Длинные корабли

Следует выделить два основных класса. Первый – гребные суда наподобие чектири (от тур. чекмек – тянуть), также названные «длинными кораблями»; к ним принадлежат галера, мавна, баштарда, кальетэ, фуста, бригантина и фырката. Второй – «круглые корабли», как мы называем парусники вроде галеона, каракки, каравеллы, гёке, буртуна и фрегата. Эти суда с высокими палубами и широкими трюмами, способные перевозить огромное количество пушек, возникли в эпоху Великих географических открытий и с ХVI века использовались в Средиземном море.

Прежде всего попытаемся понять суть чектири. Эти корабли создавались для особых условий средиземноморской географии и весьма отличались от океанских парусников. Обычно они располагали одной мачтой, но в зависимости от вида могли иметь мачты для тринкете и бизани, а кроме того, от 10 до 36 банок (скамей для гребцов). Корабли называли «длинными», поскольку соотношение их ширины и длины варьировалось от 1:5 до 1:8. Их скорость зависела не только от весел; одним из факторов, влияющих на нее, была форма корпуса. К примеру, если сделать каркас шире, чем того требовало соотношение, передняя часть судна увеличивалась, и скорость падала, поскольку водорез (cutwater) оказывался под слишком большим давлением. Вес судна возрастал, борт опускался ниже, и сопротивление воды замедляло ход корабля.

Галеры, настолько же низкие, насколько длинные, чем-то напоминали гигантскую рыбу-меч. Главная причина, по которой их строили с низкой палубой, – удобное расстояние между веслами и поверхностью моря. Галеры планировались пропорционально наклону весел, чтобы максимально использовать кинетическую энергию, обретаемую при гребке. Высота носа такого судна составляла 2,5 метра, и только половина его находилась над водой. В средней части чектири шли почти вровень с водой; на них было крайне трудно маневрировать в открытом море и бороться с волнами. Впрочем, под водой оказывалась меньшая часть судна, благодаря чему уменьшалось сопротивление воды (hydrodynamic drag), увеличивалась скорость, а корабли становились незаменимыми на средиземноморском мелководье.

По существу, средняя скорость чектири, не превышающая двух морских миль в час, или двух узлов (knot), была низкой. Поэтому их преимущества в сравнении с парусниками заключались не в быстроте, а в способности мгновенно ускоряться и маневрировать независимо от ветра. Но если корабли с длинным корпусом увеличивали на воде скорость, то корабли с коротким корпусом лучше маневрировали.

Согласно Гилмартену, судно с полным экипажем и главной пушкой на борту, очищенное от водорослей, могло в среднем держать скорость в три с половиной и даже четыре узла на протяжении восьми часов, и за первые двадцать минут на воде даже разгонялось до семи с половиной узлов. Ему возражают Бондио, Барлет и Зисберг, пришедшие к иным выводам в ходе тщательных экспериментов. По их мнению, капитаны, используя энергию гребцов оптимально – с поочередными гребками – могли вести судно по морю со скоростью четыре узла на протяжении десяти часов. Опять-таки, в первый час корабли могли развить скорость в пять узлов; пятнадцать минут максимальных усилий гребцов дали бы шесть узлов, но никак не семь.

Как мы еще убедимся, корсарские галеры были и быстрее, и легче обычных, но одинаковая конструкция давала им в среднем лишь незначительное ускорение. Впрочем, пиратам прежде всего требовалась стратегическая скорость и маневренность. Именно благодаря весельным судам, спроектированным с этой целью, им и удавалось независимо от ветра настигать и захватывать корабль-жертву.

Подобные рывки были не под силу парусникам. Но проблема состояла не только в этом. Такие достоинства парусников, как способность выдержать сильные волны и шторм, мало что значили в спокойном Средиземном море, а корпус с большой осадкой затруднял навигацию на мелководье. Парусные суда появились в Средиземноморье, когда корабли еще не оснащали пушками, а война и корсарство зависели от маневренности, и потому их единственным достоинством была высокая грузоподъемность. Оттого парусники обычно предстают перед нами как торговые корабли; причем даже в этом с ними до начала ХVI века соперничали мавны (galea grossa), чья грузоподъемность увеличилась.

На войне парусники могли служить лишь как часть флота. В большинстве случаев на них перевозили провиант и амуницию. Если же в бою требовались их высокие палубы или огневая мощь перевозимых пушек, приходилось или полагаться на ветер, или с помощью гребных судов выводить парусники на удобную позицию. Но даже так их пассивность могла дорого обойтись. Как показали маневры, которые в 1572 году устроили Дон Хуан Австрийский и Улудж Али, применение парусников на поле боя порождало целый ряд тактических проблем.

Наряду с соперничеством держав в развитии пушечных и корабельных технологий увеличивались и галеры. На них набирали все больше гребцов. В ХV столетии на галерах выделяли уже от шестнадцати до двадцати банок, по два человека на каждую; при этом длина судна составляла 38 м, ширина – 5 м. В ХVI столетии количество весел сначала возросло до двадцати пяти, затем сократилось до двадцати четырех; на каждую скамью приходилось уже по три гребца. Вследствие таких перемен размеры самих галер также увеличились, составив в длину 40–42 м, в ширину – 5,7 м.

Однако пусть галеры и избегали открытых вод в Бахр-и Сефид – Белом море (так османы называли Средиземное), где трудно было упустить берег из вида, но это не значит, будто они плыли только на веслах, – эти корабли располагали и парусом. Как мы упоминали, на средневековых галерах парус был лишь один. Но на больших судах их могло быть больше. Начиная с ХІІІ столетия по крайней мере два паруса, прежде всего тринкете (фок) и маистра (грот), стали правилом. Удивительно, что парус использовался даже чаще, чем весла. По статистике Фасано-Гуарини, изучившей путешествия венецианского посла Леонардо Доны между Венецией и Стамбулом в 1595–1596 годах, галера дипломата в августе-сентябре провела в плавании 38 % времени. О 7 % этого времени неизвестно ничего, но остальные 31 % распределились так: 15 % (48 % от общего) пройдено под парусом; 11 % (35 %) на веслах; еще 5 % (16 %) – и на веслах, и под парусом. На обратном пути в феврале галера тоже шла под парусом дольше. Если из 31 % времени, проведенного в море, мы вычтем 4 % (неизвестность), то остальные 27 % распределятся так: 11 % (41 % от всего времени) – под парусом; 7 % (26 %) – на веслах; еще 9 % (33 %) – и весла, и парус.

Вероятно, не совсем правильно будет и называть эти корабли «чектири» (от тур. чекмек – тянуть). Весла скорее служили гарантией похода для судов, нежели их главной двигательной силой; кроме этого, они увеличивали маневренность. В то же время гребля при необходимости давала «чектири» возможность ускориться, которой не располагали парусники; как мы упоминали, при максимальных усилиях гребцов судно могло развить скорость до 6–7 узлов в час.

Такое сочетание означает оптимизацию скорости: ее средний показатель возрастал как раз оттого, что на парусах шли при ветре, а на веслах – в спокойную погоду; кроме того, порой весла и парус можно было сочетать. И не следует забывать, что паруса еще и позволяли гребцам отдохнуть.

Отредактировано Орхан-бей (2022-06-21 08:56:21)

Еще одна из важных перемен ХVI века – новый метод гребли, применяемый с середины столетия. Именно тогда свершился переход от системы alla sensile, при которой каждому гребцу выделялось свое весло, к системе a scaloccio, при которой все вместе тянули одно, длинное и тяжелое. Прежде всего в системе alla sensile гребцы должны были научиться держать общий ритм, чтобы весла не задевали друг друга. Однако в новой системе не требовалось обучать всех гребцов: хватало и того, чтобы ритм, слыша свисток надсмотрщика, соблюдал загребной (он же старший гребец); а остальные уже подстраивались сами, – в чем весьма помогали плети. Это и стало причиной перехода к системе a scaloccio – технических преимуществ над alla sensile у нее не было. В условиях, когда очень многие гребцы умирали, не выдерживая трудностей плавания, новая система стала настоящим открытием. Благодаря ей за весла можно было усадить невольников, что решило проблему поиска гребцов для центральных держав и проторило путь к развитию корсарства, – ведь теперь возросла потребность в рабах.

Новый метод повлек и вторую перемену: теперь на банке помещалось сколько угодно гребцов. Прежде каждый, обязанный тянуть свое весло, действовал отдельно от остальных; тому, кто занимал на скамье среднее место, приходилось вставать на ноги и вместе с веслом запрокидываться назад, находясь лишь в пределах 20–80 см от соседей [см. рис. 3] – ведь впереди находились весла двух других гребцов. Угол, под которым располагалось весло самого крайнего, составлял 24°, у среднего – всего 19°, и четвертый гребец не сумел бы помочь тройке ничем, даже просто собственной тяжестью. А чтобы усадить на скамью четвертого гребца, требовалось изменить соотношение ширины и длины корабля в пользу первой, иначе говоря, – округлить корпус. И это сделали, но возникшие баштарды не сумели развить ожидаемой скорости. Все просто: чем больше расширялся корпус корабля, тем сильнее возрастало сопротивление воды его движению. Тем не менее при новой системе гребли, не очень увеличивая галеру, можно было усадить на скамью по четыре, по пять, по шесть человек и даже больше. К примеру, если для галеры ХVI века, имевшей двадцать четыре банки, хватало сто сорок четыре гребца с местом для троих на каждой скамье, то уже через столетие, в эпоху Людовика XIV, на подобных французских кораблях их было двести шестьдесят, а на огромных адмиральских галерах – вдвое больше.

Отредактировано Орхан-бей (2022-06-21 08:57:05)

На кораблях приходилось перевозить много людей, вместимость трюма была ограниченной, и это не позволяло проводить долгих операций. Галеры могли продержаться в море максимум две недели, а потом экипажу приходилось сходить на берег за водой, провиантом и древесиной. Да и упомянутый срок порой был меньше, а в ХVI веке постоянно сокращался ввиду возрастания размеров галер и количества людей на них. Это, как выразился Гилмартен, вело к «стратегической стагнации».

И даже если оставить в стороне проблемы с провиантом и древесиной, прежде всего приходилось пополнять запасы воды. Она исчезала моментально: на галерах не было ни крытого верха, ни малейшей защиты от палящего солнца, гребцы страдали и от постоянного обезвоживания, и из-за потери сил, и из-за того, что питались пересоленным мясом, – его, как и многую другую пищу, держали в соли, ведь иначе его было не сохранить. Некоторые историки полагают, что ежедневно на одного человека приходилось до 7 литров воды. Т.о недельная норма воды на человека составляла бы 50 литров. Бондио, Барлет и Зисберг пришли к выводу, что французская галера ХVII века, перевозившая 500 бочек, могла провести в открытом море не больше недели. Кто-то говорит, что и того меньше; Гвидо Эрколе, один из наиболее компетентных исследователей галер, говорил, что корабль мог оставаться вне берега максимум три дня.

Отредактировано Орхан-бей (2022-06-21 08:45:10)

Корсарские кальетэ

До сих пор мы изучали боевую галеру (galea sottile), которую предпочитали центральные державы. Однако существовали и другие ее типы, зависевшие от размеров.

Для охотников за кораблями самым важным критерием в морских набегах была скорость. Современники восхваляли корсарские суда за быстроту, а некоторые, тот же Сервантес, даже высмеивали корабли христиан, сопоставляя их с пиратскими. Они стремились как можно быстрее захватить беззащитные суда противника и еще скорее удрать, если грозили неприятности, иначе говоря – при виде боевых галер, оснащенных пушками и неисчислимыми аркебузами в руках солдат.

Рассмотрим сначала габаритные вариации галеры. В 1294 году венецианцы, решив совместить ее маневренность и боевую мощь с размерами трюма «круглых кораблей» (galea da mercanzia), начали строить торговые галеры с более высокой палубой и, соответственно, внутренним отсеком. Такие суда, возившие даже пилигримов на Святую Землю, можно было в любой момент переделать в военные. Они получили название больших галер (galea grossa). В ХVI столетии эти же чектири, которые османы именовали мавнами, разрослись до пропорции 1:6 (47,8 х 8 м). Из-за своих габаритов они совершенно не подходили корсарам.

В первые тридцать пять лет ХVI века большие галеры исчезают, поскольку их постройка обходилась очень дорого, однако во второй его половине они опять появляются в видоизмененном облике. Эти галеасы (galeazza), возникшие с распространением огнестрельного оружия, османы все еще называли мавнами, хотя те уже мало чем напоминали прежние чектири. Ведь на гигантском «тучном» судне (52 х 9 м), стояло 23 банки, и на каждой пятеро гребцов тянули 18-метровое весло; а впереди возвышалась рамбада намного больше той, какую ставили на корме galea grossa. Эту рамбаду строили в форме эллипса, и пушки, установленные в ней, стреляли не только вперед, но и в стороны. Ют, хоть и не имел аналогичной формы, отличался высотой. Палуба у галеаса тоже была очень высокой, и ее защищал планширь, отчего противнику было тяжелее брать величественный корабль на абордаж. Ко всему прочему, по бокам галеаса, в отличие от галеры, могли располагаться пушки.

Сражение у Лепанто – самый яркий пример того, насколько эффективен огонь из пушек и аркебуз, если его вести с высоких рамбад. Шесть венецианских галеасов, занявшие позиции впереди христианского флота и посеявшие панику в османских рядах, стали одним из факторов, определивших победителя в баталии. Вот почему они описаны и в источниках тех лет, и в работе Гилмартена, которая до сих пор считается классикой. Османская галера, снабженная всего одной большой 30-фунтовой пушкой и двумя малыми, явно уступала таким плавающим крепостям, на каждой из которых стояло двенадцать 50-60-фунтовых колонборн (кулеврин), баджалушки, 89 больших пушек под ядра весом по 14–30 фунтов (ок. 6-14 кг) и 58 малых пушек. Кроме того, в отличие от галер, стрелявших лишь вперед, из рамбады галеаса, подобной эллипсу, удавалось вести огонь на 270°. Однако корабли были очень громоздкими – у Лепанто их понадобилось выводить перед остальными галерами при помощи гребных судов, – и понятно, что галеасы были непригодны для корсарского ремесла.

Среди них находились и статусные флагманские корабли, скажем, баштарда, капуданэ и рияле.

Баштарда (итал. bastarda) – наибольшая из галер. Чектири для полководцев, имевшее 27 и больше банок.

Капуданэ – самый большой и помпезный адмиральский или же санджацкий корабль на османском флоте.

Рияле – третий по рангу адмирал на османском флоте.

На них могло быть от 27 до 36 гребцов. Такие корабли приличествовали славе военачальников и командиров (согласно иерархии доиндустриальных аграрных обществ); причем их первенство, на что указывает Филип Уильямс, заключалось не только в мощи и роскоши, но и в невероятной скорости, которую они могли развивать (впрочем, только если гребцы были опытны). Но чем больше становилось галеасов, тем выше оказывались финансовые и логистические трудности, поэтому их число всегда оставалось ограниченным. Быстрота способствовала долгим погоням, но галеасы не могли моментально разгоняться, поскольку несли более тяжелый запас воды.

Отредактировано Орхан-бей (2022-06-21 09:08:06)

А теперь обратимся к Луиджи Фердинандо Марсильи, которому посчастливилось исследовать на Дунае легкий флот османов. От него мы сможем узнать о так называемых mezzagalera, то есть «полугалерах», которые часто фигурируют в источниках, однако до сих пор остаются для нас почти неизвестными. Как повествует этот опытный ученый и военный инженер, в 1694 году османы привели под стены Петроварадина восемь меццагалер, оснащенных 18–20 банками, на каждой из которых тянуло весло по три человека. Собственно, его комментарий – лишь начало. Только, к сожалению, Марсильи не объясняет, чем полугалеры отличаются от кальетэ. Составленный в 1692 году план бранденбургской меццагалеры [см. рис. 7] указывает, что она была шире, чем кальетэ; отсюда понятно, почему в перечнях корсарских кораблей нечасто встречаются подобные корабли. Тем не менее, осознавая всю опасность сравнения магрибских вод с северными, оставим все прочие выводы будущим исследователям.

Небольшое кальетэ называлось фуста. Николас Ватин, посвятивший свои исследования Средиземноморью в начале ХVI столетия, полагает, что количество банок на чектири этого вида варьировалось от двенадцати до двадцати одного. Тем не менее историки, в общем-то, согласились, что 20-метровые фусты имели всего 10–15 банок, на каждой из которых сидело по два гребца. Однако в целом эти корабли было достаточно трудно отличить от кальетэ. Например, в 1586 году, как сообщали во Флоренцию из Венеции, венецианский адмирал Тьеполо поймал какую-то fusta de corsari, оснащенную двадцатью двумя банками.

Что же до числа банок на бригантине, которая была еще меньше, чем фуста, здесь мнения историков расходятся. Ангус Констам, утверждая, что два упомянутых вида кораблей располагали одинаковым количеством скамей, приводит число в 10–15 единиц. Действительно, когда в 1577 году поймали бригантину, оттуда вышло 28 «турок». Впрочем, в 1592 году на бригантине, которую захватил христианский флот, очищавший моря от корсаров, находился всего 21 мудехар. Тем не менее иные свидетельства эпохи подтверждают версию Констама. Например, документ из испанского архива (1575) сообщает о бригантине с девятью банками. Как сообщает Соса, в Алжире 1580-х годов на кораблях этого типа находилось по 8-13 банок. Произведение Пантеры, еще один источник начала XVI столетия, указывает 8-16 скамей. Впрочем, эти мелкие расхождения не столь важны, ведь бригантину от фусты отличали не сами банки, а количество гребцов на каждой из них. На бригантине скамью занимал всего один гребец. А это уже указывает на то, что экипаж состоял самое большее из 30 гребцов и 20 солдат.

Бригантины строили без мостиков, их оснащали всего одним латинским парусом и только легкими пушками «эйнек»; коуш почти не встречался. Мы до конца не уверены и в их размерах. Однако заметим, что венецианцы строили эти корабли по 16 метров длиной, а их ширина, похоже, составляла около 2 метров. Не следует забывать и того, что легкие версии судов именовались saetia. Османы же, выговаривая это слово как «шехтие», называли так все чектири, ходившие под латинским парусом. Тем временем Аэдо отождествлял бригантину с фыркатой – ее уменьшенной версией. Ведь фыркаты оснащались всего шестью-двенадцатью банками, предназначенными для одного гребца, их мостики оставались почти незаметными, а между тем эти корабли шли даже быстрее бригантины, несмотря на еще более низко посаженную корму.

В отличие от галер и кальетэ, фыркаты служили в мелком пиратстве. Им недоставало мощи для крупных грабежей и сражений с крепостями; единственным их преимуществом было проворство и крохотные размеры. Эти чектири неслышно и незаметно приближались к чужим берегам – никакие другие корабли не подходили столь же хорошо для высадки на сушу. Оттого в Алжире их предпочитали не мусульмане и не мюхтэди, а изгнанники-мудехары, заинтересованные в грабительстве прежней родины.

Среди кораблей, сочетавших особенности чектири с парусниками, главную роль играла шебека, или, по-османски, «сёнбеки» – поистине пиратский корабль, «navires corsaires par excellence», как называет ее Куиндро. Размеры этих кораблей, преобразившихся в боевые из простых рыбацких, варьировались в пределах 30–35 Ч 6–8 м; а наибольший вес составлял 200 тонн. Шебеки имели от двенадцати до тридцати пушек и вмещали 200 членов экипажа. Со временем в ХVII столетии на некоторых из них начали ставить прямоугольный парус, но все же три мачты типичной шебеки украшали другие паруса – латинские. Впрочем, если ее фок-мачта традиционно возвышалась впереди, то бизань – неподалеку от кормы. На носу шебеки, про запас имевшей где-то тридцать весел, также находился приподнятый кверху водорез, к которому можно было привязывать паруса [см. рис. 2, цветная вкладка]. Не забудем упомянуть и широко распространенное мнение, согласно которому этот корабль будто бы изобрел сам Улудж Али.

Отредактировано Орхан-бей (2022-06-21 09:39:07)

Питье

Прежде всего на галерах требовалась вода. Как мы уже упоминали, на французских судах ее перевозили в 50-литровых бочках, при наполнении весивших по 60 кг. Однако запасов хватало не больше чем на пару недель, и приходилось постоянно пополнять их, причаливая к берегу. И если для нескольких галер поиски источников не доставляли хлопот, то большой флот передвигался лишь по тщательно спланированным маршрутам. А кроме того, приходилось предотвращать загнивание воды, которая застаивалась в бочках. Лучше всего было кипятить, даже после того, как вода уже подпортилась. Но всю воду в указанном объеме – не перекипятить. Вот лишь некоторые из дополнительных методов: в воду погружали раскаленное железо; клали в нее хлебную мякоть перед тем, как разлить по бочкам; а в сами бочки бросали гальку или ивовые ветки (giunchi).

Если же моряки лишались пресной воды, им оставалось лишь пить собственную мочу (ihren eigenen Harn) или же как угодно дистиллировать морскую, чтобы лишить ее соли и горького привкуса, иначе говоря – отделить «легкую» часть от «тяжелой». Согласно Пантере, после такой перегонки моряки получали настолько чистую и легкую пресную воду, что лучше и полезнее ее было не сыскать во всем мире. Но это требовало знаний и подготовки. И первое, что надо знать историку мореплавания, – никто такой подготовкой не владел, а комнатная температура в Средиземном море почти никогда не поддерживалась. Когда теория расходилась с практикой, применяли «творческий подход». Корсары даже добавляли в морскую воду сахар – впрочем, это не спасало. Во-первых, сахарные примеси не убавляли жажды, вызванной крайне соленой водой Средиземного моря. Они лишь меняли вкус – но даже лошади, по десять дней испытывающие жажду, отказывались от подслащенной морской воды. Во-вторых, не следует забывать, что в ту эпоху сахар принадлежал к деликатесам и нечасто попадал на корабли.

Бодрящему вину, более калорийному (и не столь «богатому» на бактерии) в сравнении с речной водой, на османских галерах не было места, о чем мы узнаем и от Педро, и от греческих гребцов, чрезвычайно сетующих на то, что им на судах не наливают – ни красного, ни белого. Египетский адмирал Сейди Али-реис, рассказывая, почему на его галерах некоторые из солдат дебоширят пьяными, отмечает, что они пристрастились к хмельной жидкости, которая под жаром солнца выделяется из веток местного «тари-дерева» (осм., араб. tвrо – неожиданный) – еще одно доказательство того, что алкоголь на кораблях государственного флота находился под запретом.
Впрочем, пусть даже Сальваго и Олафур Эгильсон убеждают нас в том, будто корсары даже не притрагивались к вину, в пограничье все обстоит несколько иначе. Пираты Сале пили и вино, и этиловый спирт (eau-de-vie). Нам это хорошо известно. По сведениям Эвлии Челеби, на острове Айя-мавра (Лефкасе), где собирались «все воители, плавающие на фыркатах, гази священной войны», ведущие охоту в Адриатике, «питейные дома настолько переполнены, что солдаты дни и ночи напролет, не просыхая, гуляют в них под звуки давула и зурны; только и слышны там песни на сазе, восклицания и брань толпы». Делакруа пишет, что на алжирских кораблях начальник вардиянов (надзирателей) не запрещал рабам загружать перед отплытием вино и ракы. Причем надзиратели не только оскверняли алкоголем корабли доблестных гази, но и продавали его мюхтэди, подпавшим под искушение шайтана. А такие воители веры, как одабаши Байрам, хозяин дю Шастеле де Буа, проявят запасливость – и у них всегда будет при себе ракы. Собственно, разве Томас Хеэс не упоминает об употреблении табака и алкоголя, ведя речь об исламских запретах? Он даже откровенно отмечает, что запреты касались и «мейханэ», питейных домов (tavernes). Еще одно доказательство тому, что горожане не брезговали выпивкой, дошло до наших дней от Эммануэля де Аранда. Французский пленник поведал, что в основном мусульманские корсары и солдаты посещали мейханэ в тунисских тюрьмах для пленников, причем совершая там «мерзкие грехи» (des pechez inabominables) вместо того, чтобы спокойно разойтись после выпивки (s’amusent а la boire).

Не раз пристрастие к алкоголю губило корсаров, подрывая дисциплину. Например, солдаты Сейди Али-реиса, опьяневшие от смолы «тари-дерева», попытаются убить командира. Покушение сорвется в последний момент, но вместо Али погибнет другой «истинный храбрец», и, что самое важное, Сейди побоится наказывать оголтелых пропойц на чужой земле, и ему придется разбираться с разгневанными солдатами, требовавшими покарать виновных смертью. В 1636 году, когда 14 тунисских галер подойдут к берегам Палермо, несколько корсаров обопьются вином, засев в каком-то погребе, и на них внезапно нападет враг. Сорок лет спустя один из алжирских реисов, вдрызг пьяный (en complet etat d’ivresse), бросится в погоню за французской каравеллой и не оберется хлопот. Сперва он разобьет нос своего судна, решив брать врага на абордаж, а затем едва спасется от пушечного огня, открытого с надстройки каравеллы.

Алкоголь, кроме того, вел к бунтам и побегам. В 1645 году турки, устроив на алжирском паруснике пиршество с попойкой, забудут заковать рабам ноги, и те захватят корабль, пленят бывших хозяев и закуют уже их. Похожий случай имел место даже в самом Стамбуле, на галере, где тянул весла Хеберер. Какой-то гребец, выходец из Померании, задумав бежать с галеры, стоявшей на якоре (осм. «ленгер-эндаз») у Топханэ, напоил и надзирателя, и постовых вином, раздобытым в Галате; когда те уснули, он перепилил оковы рашпилем и бросился в море. Правда, очутившись на берегу, померанец поймет, что его поймают, и, боясь лишиться ушей и носа, спокойно вернется на галеру, где опять наденет на себя кандалы, пока надзиратель и караульные будут сладко спать, ни слухом ни духом ни о чем не ведая.

За небрежность каждого ожидала кара. Неизвестно, какое наказание понес алжирский реис, который разбил нос корабля, подверг опасности команду, да еще и вернулся в порт без добычи. А вот какая участь ожидала в 1751 году реисов Али и Ибрагима, сцепившихся, будто псы. Они вместе ходили в набеги и взяли себе за привычку потчевать друг друга. И как-то раз, хлебнув лишнего во время одного из таких угощений, они затеяли драку, после которой, возвратившись домой, лишились командирских званий.

Возможно, здесь стоит указать на различие между азиатскими и африканскими турками, которое в ХVIII веке провел Жан Мартейль, тянувший весла на французских галерах. По словам гребца-гугенота, непрестанно восхвалявшего азиатских турок (представителей Анатолии и Балкан), от африканских или же магрибских турок нельзя ожидать ничего, кроме неприличия, и если турки из Восточного Средиземноморья добросердечны и порядочны, преданы вере и даже не притрагиваются ни к вину, ни к свинине, то североафриканские способны на все. Мартейль пишет, что турки с Востока не очень-то и общались с ними. Интересно, кого он подразумевает под североафриканскими турками – лишь ренегатов или же всех мусульман, о которых ведет речь? Ответ пока не найден, но он крайне важен: ведь если протестант-фанатик, угодивший на галеры, имеет в виду мюхтэди, тогда все его сведения вряд ли можно считать объективными. Если же речь идет не только о ренегатах, но и о рожденных в исламе мусульманах, тогда стоит полагать, что в Западном Средиземноморье царило характерное для пограничья спокойствие. Конечно же, упоминание о мюхтэди свидетельствует, что бывшие христиане, даже сменив веру, спокойно ели пищу, запрещенную в исламе. Впрочем, это вовсе не означает, будто так не поступал никто из мусульман, рожденных в исламе; между тем следует отметить, что мы не располагаем многими доказательствами последнего. Помимо упомянутого свидетельства, нам еще известно, как мусульмане-янычары из экипажа Джона Уорда, грабя судно «Черити» (Charity), набросились на вино со свининой; должен признаться, мне до сих пор не удалось определить первоисточник. По моему личному убеждению, нельзя делать точных выводов, пока мы не получим больше доказательств. Все наши источники, подробно повествующие о грехах и безнравственности корсаров, почти не упоминают о том, будто те ели свинину, и только один указывает на это без особых деталей, ограничившись лишь скупым упоминанием.

Отредактировано Орхан-бей (2022-06-21 10:55:30)

На корабле убивали не только болезни. На голландских судах к покойникам причисляли и тех, кто всего лишь упал в море. Членов экипажа, не умеющих плавать, хватало и на корсарских кораблях, особенно среди солдат. Например, когда Али Биджинин уплыл от янычар, бросив их на палубе голландского корабля, на который сам же и напал, часть турок, побоявшись броситься в море, была вынуждена сдаться врагам.

Когда судно брали на абордаж, гибли и гребцы, закованные в колодки; кто-то умирал и от жажды в зной, – причем, как мы уже упоминали в предыдущем разделе, подобная участь постигала не только невольников. Здесь следует добавить лишь то, что рабы, по сведениям ряда источников, сводили счеты с жизнью, не выдерживая истощения и каторжных условий. Принимая во внимание преувеличения и провокационный характер невольнических воспоминаний, стоит заметить, что подобного рода утверждения вызывают немало сомнений, и нелишним будет спросить, часто ли в таком случае случались самоубийства на палубе, даже если они и происходили?

В шторм с гребцов снимали кандалы. Моряки с солдатами и сами, раздевшись догола, надевали спасательные круги – варили (тур. varil – бочонок) или тулумы (тур. tulum – бурдюк), вероятнее всего, сделанные из коровьей кожи. И даже такой опытный моряк, как Сейди Али-реис, с началом бури освободил рабов в страхе за них, еще и пообещав мекканским нищим 100 флоринов, – океанские штормы с их волнами, походившими на горы, явно были намного опаснее средиземноморских.

Впрочем, не стоит пренебрегать и последними. О панике, которую они сеяли, ярко повествует Диего Галан. Пока ветер ломал на галере мачты, гигантские волны заливали палубу от носа до кормы, выдирали паклю из законопаченных швов; буря сносила в море бочки и веревки; шлюпки, печку, курятник, штурвал и весла – все расшвыривало по палубе. Пять из шести якорей немедленно бросали в воду, чтобы удержать корабль на месте, последний же приберегали на крайний случай; именно он, наверное, считался самым ценным. Но и там, где каждый прежде всего заботился о себе, корсары не забывали расковать ноги невольникам прежде, чем произнести салават. Кто знал, не спутает ли Левкофея все планы Посейдону благодаря их милосердию? Не примчится ли на помощь Одиссею? И пока все рыдали, обняв друг друга и ожидая смерти под водой или же удара о скалу, можно было спастись, если удавалось остановить корабль, столкнув его с другой галерой и бросив якорь.

Конечно, даже несмотря на столь великие опасности, находились корсары, прожившие много лет и вышедшие в отставку. Так, в 1638 году, во Влёре, Али Биджинин, потерпевший небывалое поражение от венецианцев и потерявший все корабли, поставил во главе рабов своего тестя и рияле (третий по чину командир после капудан-паши и патрона), корсиканского мюхтэди по имени Мурад, которому, по версии Фрэнсиса Найта, было ровно 104 года. Gazette de France утверждает, что в 1665 году в водах Хальк-эль-Уэда французский корабль «Л’Этуаль» (L’Etoile) напал на санджацкое судно Алжира с 50 пушками и экипажем в 600 человек, бывшее под началом 105-летнего португальца-мюхтэди, капудана Бербера Хасана. Вряд ли такой возраст реален. Насколько нам известно, корсары рано старели, подолгу снося тяготы военной службы на море. Разве все не говорили, что Улуджу Али было восемьдесят с лишним лет, хотя он отошел к Богу еще до того, как ему исполнилось семьдесят? Впрочем, Андреа Дориа выходил в море, пока ему не исполнилось девяносто. Значит, возможно все.

Отредактировано Орхан-бей (2022-06-21 11:48:40)

Преступление и наказание

Перед нами одна из самых важных тем, связанная с дисциплиной на корабле, а также с безопасностью и эффективностью морских походов и навигации. На галерах, оснащенных низкими палубами, гребцы справлялись с работой, лишь если работали слаженно. Если сбивался ритм и весла ударяли по воде неодновременно, это могло закончиться плохо. Корабль мог потерять равновесие и в том случае, если кто-то из гребцов работал не в полную силу. Надзиратели (по одному-два на галеру) задавали темп, свистя в свисток, висевший на шее, и гребцы, опасаясь схлопотать плетью по спине, гремели оковами и налегали на весла. Не менее важным было и то, чтобы равновесие судна не нарушили солдаты, сидевшие между гребцами на банках; им запрещалось шевелиться.
Ради предотвращения конфликтов, вражды и увечий за отношениями в экипаже жестко следили. На голландских кораблях морякам не позволяли брать на борт ножи. Это дало одному из мальтийских капитанов повод запретить на корабле игру в карты, посчитав, что каждый должен возвращаться из прибыльного похода богатым, – но корсары настояли на том, чтобы их оставили в покое, и придумали для себя какую-то другую игру. Что разрешалось на судне – так это табак. Особенно трипольские корсары любили поесть, попить кофе, покурить, попеть под гитару, поболтать о своей добыче или же о «красивых мальчиках и женщинах».

В то же время суровая дисциплина влекла и немилосердные наказания. Обычным делом считались удары плетью по спине и фалакой по пяткам. Нам известно, что на голландских судах моряков наказывали еще суровее: выкручивали руки за спину, подвешивали к рее, и у наказанных вырывались плечевые суставы и, может быть, даже ломались кости. Еще одно наказание, равносильное смерти – keel-hauling, как называли его северяне. Осужденного, привязанного к мачте, протаскивали под килем на канате, и ракушки и наросты на днище раздирали несчастного. Следует отметить, что мы не располагаем сведениями о том, применяли ли эту жестокую казнь корсары.
Безусловно, тяжелее всех карали мятежников. Их вешали на верхушке парусной мачты, привязывая за руки или ноги, и убивали из луков, – это было одно из любимых наказаний у османов. В 1598 году моряки османского флота под предводительством Джигала казнили так неаполитанского раба, который попытался броситься в море возле Котора, чтобы вернуться на родину. Де Граммон перечисляет и другие «корсарские» казни. Иногда преступников закапывали в песок по самую голову и забивали до смерти камнями. Еще их привязывали к кораблям (как к лошадям на суше), и суда, расходясь, разрывали наказанного на части. Именно так, при помощи четырех галер, четвертовали одного из семи мюхтэди Улуджа Али, готовившего покушение на Улуджа Хасана; еще двоих подвесили к мачте и пронзили стрелами.

Как пишет Граммон, излюбленным орудием возмездия в руках корсаров стал крюк; османы называли его «ченгель», французы – ganche. К ноге преступника привязывали веревку, чтобы не упал, и десятки раз сбрасывали со стены на крючья; в результате острия, обращенные вверх, постепенно раздирали его тело в клочья, и он умирал от потери крови. Наказание применяли в Алжире. У нас нет доказательств того, что его практиковали в море, да и корабельные мачты не очень-то годились для такого дела. Но нам известно про иное наказание, которое применяли на французских галерах: осужденный бежал по мостику (corsia), и с обеих сторон гребцы били его деревянными палками, которыми чистили банки.

Как видно, суровое веселье бога морей отразилось и на моряках, сделав их беспощадными. Все же вновь подчеркну: преувеличения и однобокие оценки в западных источниках не должны нас обманывать. Райской ли была жизнь на французских галерах, где аргузины (аrgousin)часто прибегали к плети и фалаке, где клеймили лица гребцам из преступников или отрезали им нос и уши? Не надо забывать, что в эпоху, предшествующую Новому времени, смерть и насилие были повсюду. Эпидемии, холодные зимы и плохая еда сокращали жизнь, возводя смерть на пьедестал бытия. Из-за «черной смерти», пандемии чумы, которая с 1348 года охватила Европу – и не позволила населению возрастать дольше века, – в европейских городах от безысходности начали устраивать парады (danse macabre), высмеивающие гибель. Но разве их проводили не для того, чтобы подчеркнуть, что ангел смерти Азраил и в наши дни – далеко не чужестранец, а прекрасно знакомый и, возможно, ненавистный сосед?

А кроме того, людям не дано избежать войн и насилия. И наказания придуманы, чтобы в тюрьме сделать из преступника адекватного гражданина. Кроме того, понимание права в эпоху, когда большинство злоумышленников разгуливало на воле, заведомо заключалось лишь в том, чтобы «преподнести урок»: напугать людей и удержать их от злодеяний. Мы привыкли к современному обществу потребления – и совершенно не можем понять минувших времен, когда наряду с преступниками гибли ни в чем не повинные люди. А теперь можно поставить точку, подчеркнув, что по тяжести «морские» казни мало чем отличались от казней на суше.

Религия, обряды, суеверия

Настала очередь поговорить о религиозных ритуалах и обрядах на корсарских кораблях. Вопреки негативным стереотипным мнениям, исполнению таких обрядов придавали большое значение как на христианских, так и на мусульманских судах. Когда идет битва или бушует шторм, вера способна придать сил, а ритуалы – поддержать дисциплину. Анонимная французская рукопись рассказывает, как на трипольских кораблях ходжа на закате собирал экипаж на палубе и исполнял обязанности имама; на протяжении трех склянок все совершали намаз. Затем ходжа громко молился за благополучие (prospérité) падишаха и трипольского дея, а также о «разобщении и уничтожении христиан». Бесспорно, в его молитвах звучали и прошения о безопасном походе и щедрой добыче. Та же французская рукопись упоминает и о том, как янычары, несмотря на жару, в море обычно придерживались поста, отказываясь даже от табака. В случае любого нападения гази в любое время года раздевались догола и совершали гусль-абдест (ритуальное омовение); тем самым они «очищались от греха», как выражались очевидцы-христиане, сразу же проводившие параллели со своими религиозными обычаями. Действительно, в такие минуты корсары могли совершать свой последний намаз и предвкушать наслаждение от шербета шахида, который вскоре их ожидал. Опять же, нам известно, что они прибегали к абдесту с намазом и тогда, когда долго оставались без добычи. Наконец, оказавшись в сложной ситуации, когда каждый заботился лишь о своем спасении, корсары не гнушались любого выбора и искали покровительства даже у святых иных религий. Иначе зачем они просили христиан молить Деву Марию или Николая Мирликийского об усмирении смертоносной бури, которая никак не утихала?

Еще с Античности опасности моря переполняли сердца моряков страхом, принуждая взывать к богам. Поэтому на многих прибрежных холмах до сих пор встречаются языческие храмы, когда-то воздвигнутые в честь Посейдона, Зевса Сотера, Аполлона, Афины, Гермеса, Кастора, Поллукса, Ахилла и его матери, богини Фетиды. С приходом монотеистических религий на востоке Средиземноморья вместо Афины начали поклоняться святителю Николаю, и отныне посвященные ему церкви возвышались там, где раньше стояли храмы со статуями Посейдона и Зевса. Мы уже рассказывали, как мальтийский корсар Пьетро Зелалих из-за неудавшегося разбоя проклинал святого Николая и бил его иконы тростью, швыряя их на палубу. Но, похоже, вера моряков в этого покровителя дожила и до наших дней. Известный географ Сэмпл повествует о том, как в первой половине ХХ века на мачтах рыбацких судов крепили икону святого, а перед ней всегда горела лампада. Но в Западном Средиземноморье культ святого Николая не прижился; вместо него и христиане, и мусульмане славили Деву Марию как свою покровительницу. Вероятно, именно поэтому на церковь Богоматери, что на Сицилии, жертвовались все деньги, которые корсары, приверженцы обеих религий, оставляли как приношение на алтаре острова Лампедуза (см. раздел 2). Но корсары-мусульмане, выходя в море, возлагали надежды не только на Деву Марию. Они проявляли огромное уважение и к магрибским святым – мурабитам. Алжирские пираты перед тем, как отчалить из порта, приходили на могилу к Сейиди Бутика, а когда выходили в открытое море, приветствовали мурабита пушечным залпом, веря, что именно он спас город в 1541 году. Наряду с Бутика корсары почитали еще двоих мурабитов: прославленного факиха (мудреца) Сейиди Абдуррахмана ибн Махлуфа аль Саалиби, жившего в XV веке, и Сейиди Али аль-Аббаси. Нам известно тоже, что корсары, проходя возле Баб-эль-Уэд, приветствовали пушечным залпом и покоящегося там Сейиди Ферджи.

Мы еще прочтем о том, как корсары, очутившись в крайней нужде (extréme necessité), возьмут у мурабитов барана, – вернее, примут в благодарность за материальную поддержку. Также нам известно, что тунисцу Сейиду Агула, погибшему в конце XVIII века, подарят нож и цепь, символизирующие неволю; все верили, что он помогает пленным корсарам, и звали его gayyâbetü’l-esîr, «избавитель пленников». Еще одна туниска, святая Сейиде эль-Меннубие, считалась покровительницей мусульманских невольников, попавших в плен к христианам. Надо отметить, что корсары почитали мурабитов и за пределами Алжира. Так, в Триполи, когда корабли отчаливали из порта, имела место церемония, похожая на алжирскую. Кроме этого, на заре перед походом все реисы вместе со своими людьми седлали коней и ехали на молитву к одному из мурабитов в пригород Таджура. Узнав, что пираты собрались на газу, тот заверял их, что с помочью всевышнего Аллаха и чудесной силы пророка Мухаммеда удача с победой будут сопутствовать воителям ислама, и неодолимые борцы за веру утешатся трофеями (bons butins). Затем мурабит, угостив гостей молоком и хурмой, вручал реисам пальмовую либо оливковую ветвь, чтобы те прикрепили ее к фонарю на судне. Как пишет Паоло Тоши, молоко символизировало «очищение», а хурма должна была придавать воинам сил. В конце концов праведник вместе с реисами совершал намаз у могил предшественников-мурабитов, почивающих в святилище. После визита реисы сразу же поднимались на корабль, и им запрещалось выходить в город; поверья гласили, что несчастье в набегах приносят утехи и женские ласки (caresser) после того, как командир очистился (purifié) от греха благодаря молитве мурабита.

Приходили и к Сейиди Мухаммаду Тувалли, жившему в Бедже. Пири-реис был у святого вместе с дядей по отцу Кемалем-реисом, и рассказывает, как этот великий человек, проживший, по преданию, сто двадцать лет, подарил им две ясеневых ветви. Добавим, что мурабиты также обитали на двух голых скалах к востоку от Монастира, Островах Заячьей Клети (Isole delle Conigliere). Корсары жертвовали им оливковое масло и верили, что в мечети, построенной там, происходили чудеса (Meschitta detta Sitibrali). В одной из историй Пири-реиса в роли «ангела-хранителя» предстает уже другой мурабит. Пири утверждает, будто бы длинный валун с северной стороны крепости Монастира – это галера неверных, которую святой Бу Али превратил в камень; и от местных арабов он слышал, что во время сильного ветра там подымается немыслимый вой, и здешние буйные ветра, тот же мистраль, ревущий как лев (ведь он и дал название Лионскому заливу!), должно быть, своим свистом причиняют немалую головную боль местному населению.

В разделе 11 мы более детально расскажем, как мурабиты, молясь за гази, ушедших в поход, не ограничивались лишь подарками, которые получали от корсаров взамен на талисманы (скажем, овцами и оливковым маслом), – они забирали себе и часть их добычи. Но пока добавим только то, что в Алжире XVIII века эти деньги сохранялись во дворце дея, и, когда наступал Мавлид, вручались мурабитам в присутствии чиновника, чья должность звучала как Hüccetü’l-Kebîr (осм. «доказательство величия»). Несомненно, не только упомянутые мурабиты ожидали наших гази, не сводя глаз с дорог и вздымая руки к небесам. Алжирские женщины, выходя из ворот Бабалой, разжигали огонь и воскуряли ладан (encens) и смирну (myrrhe). Затем, отрезав петуху голову, сливали в пламя кровь, а перья развеивали по ветру. Также они раздирали на части курицу, и те разлетались вслед за ветром, куда только он подует, а вот самую лучшую часть (meilleure partie) бросали в воду. Пьер Дан, рассказывая об этом, обвиняет женщин в том, будто бы они заключали союз с дьяволом, чтобы увидеть, как их супруги возвращаются домой здоровыми и с небывалой добычей в руках. Собственно, все из-за того, что монах ордена тринитариев увидел в описанном обряде следы язычества. Как бы то ни было, расчленение животных и пускание частей по ветру и в море – жертва силам природы, – частично были отражением анимистических верований, оттого мы часто встречаем их в других ритуалах, о которых речь пойдет ниже.

Так и язычники когда-то приветствовали свои храмы, завидев их на холмах, а православные, завидев часовню святителя Николая, бросали в море хлеб как жертву. Вот почему и корсары салютовали мурабитам, находящимся на берегу. Проходя же через узкий Гибралтарский пролив, где встречные течения затрудняли навигацию и вражеские корабли могли в любой момент устроить западню, наши пираты остерегались и тяжелых условий, в которых приходилось плыть, и вероятного нападения испанцев. Тогда они пытались одолеть тревогу, молясь кому-либо из мурабитов, почивающих на одном из магрибских прибрежных холмов, и приносили ему жертву, – бросали в море глиняный горшок, наполненный оливковым маслом, со свечкой внутри. А еще корсары могли зажечь больше, чем полтысячи свечей (cande inhas de cera) – из них по десять-двенадцать на каждой из пушек, – и прочесть совместную молитву. Мы знаем, что они, проплывая мимо Карфагенского мыса, салютовали из пушки мурабиту, жившему там на холме.

А перед началом шторма или сражения – или, напротив, в штиль – применялся еще один ритуал: овцу, подаренную мурабитом в порту, разрубали пополам, причем не перерезая ей горло. После того как внутренности и голову несчастного животного бросали на пол палубы, верхнюю часть его туловища пускали по морю справа от судна, нижнюю – слева. Со «странным выражением лица» (d’estranges grimaces) корсары завершали ритуал, «покачивая головами и приговаривая какую-то бессмыслицу» (tournemens de teste, de fingeries & de paroles confusément prononcées) – лишь бы сохранить равновесие корабля. А если буря не утихала, они резали еще одну овцу; и иногда – по десять-двенадцать подряд. Португалец-невольник Машкареньяш писал, что овцу расчленяли надвое и в тот час, когда корабль входил в порт Алжира, и бросали часть туловища с головой в сторону Испании, а круп – в направлении города. В 1626 году, когда корсары решат бежать от христианской армады из соображений, что против нее не устоять, реис Хасан Калфа, грек-ренегат, сразу же расчленит овцу на четыре части, разбросав их на север, юг, запад и восток и призывая попутный ветер; впрочем, Эол не примет его жертвы. Возможно, реису стоило попробовать другой ритуал, о котором повествует анонимный французский источник: приказать молодым морякам раздеться догола в «вороньем гнезде» – наблюдательном посте на самом верху фок-мачты – произнести ряд арабских заклинаний (возможно, молитв) и отшлепать себя бельем, смоченным в морской воде (se battre avec des linges qu’on a trompez dans l’eau de la mer).

Был и еще один ритуал против бури – совершить намаз, запечатав горлышко большого глиняного кувшина с отборным оливковым маслом, чтобы оно не разлилось. Дан говорит, что корсары молились на коленях, вознося руки к небу и обратив к нему взоры; сначала они поворачивали головы направо и просили помощи у ангелов-хранителей (bon Ange), затем глубоко вдыхали в себя воздух слева, там, где находился злой ангел (mauvais Ange); намаз пираты совершали все вместе. Сразу же после этого корабельный ходжа брал два кувшина с оливковым маслом и, оканчивая намаз, выбрасывал их за борт по обе стороны судна. Аристо утверждает, что благодаря такому обряду мусульманам удавалось унять бурю; другой источник также повествует, что корсары Триполи выполняли его для какого-то мурабита на острове Лампедуза. Наконец, на всей палубе зажигали факелы и свечи (chandeles & flambeaux/chandeles de cire/wax candles), иногда до пятисот; пока они горели, разбойники молились, взявшись за руки. Причем во время долгой молитвы запрещалось не только зажигать новую свечу или курить табак, но и даже ходить в туалет, чтобы ничем не осквернить возвышенный обряд.

Порой в случае опасности корсары молились при свечах, громко оплакивая умершего мурабита, и собирали деньги в платок, который затем привязывали к мачте, где висел флаг. Деньги хранились в платке, пока корабль не возвратится в порт. И лишь на родном берегу пираты несли их к гробнице мурабита как жертву. Там они раздавали деньги нищим или же тратили их на свечи, масло и ароматные вещества для гробницы. Была и другая традиция, очень похожая: мурабиту жертвовали корабельную овцу и, если буря прекращалась, позже приносили к его гробнице овечью шкуру или равный по цене дар. В ином ритуале ходжа брал большой, раскаленный на огне гвоздь и чертил под ногами мусульман и христиан крест, читая избранные аяты Корана. Так насмехались над «священным древом, правившим людьми», то есть крестом, поклониться которому шли христианские паломники. Можно предположить, что огонь в этом случае символизировал опасность, исходившую в море от христиан, либо же адские мучения.

Впрочем, существовал и ритуал, откровенно противопоставляющий христиан мусульманам: гадание на стрелах – обычай, распространенный у арабов в период Джахилии (араб. невежество, язычество), еще до ислама. Европейцы называли это гадание belomantia. Ритуал проводился так: рабов закрывали в трюме, после чего реис, ходжа и офицеры собирались в капитанской каюте за столом. Двоим вручали по стреле; одна символизировала мусульман, другая – христиан. Ходжа, читая молитвы, выписывал на стрелах священные аяты. В сопровождении молитв и цитат из Корана (paroles magiques/après quelques conjurations et paroles de l’Alcoran) наугад брали одну из стрел. Если это была мусульманская стрела, предзнаменование считалось хорошим. Если нет, корсары ждали беды и продолжали путь, не нападая на христианские корабли, чтобы избежать поражения. Анонимная французская хроника утверждает, что так гадали и на османских галеонах в дни Критской войны.

Была и еще одна традиция, порожденная непредсказуемостью моря и морских походов: все важные решения порой отдавали на волю богини случая – Тюхе. То, чего хочет эта богиня, всегда предстающая со штурвалом в руках, пытались понять по-разному. К слову, ее латинское имя (лат. fortūna) сходно с турецким словом, обозначающим беду и в то же время бурю и шторм. Одним из способов было все то же гадание. Как мы знаем, именно к нему прибегал известный османский мореплаватель Сейди Али-реис, возвратившийся по суше в Стамбул после того, как затопил в Индийском океане огромнейший флот. И «гадал он по Слову Предвечному и Великому Фуркану (осм. то, что разделяет добро и зло)», то есть по Священному Корану. Однако надо отметить, что таким образом Сейди определял, наступит ли штиль на море, и не пытался предвидеть, каким путем следовать. Он был моряком с деда-прадеда, и Катиб Челеби восхвалял его за искусность в «морской науке и астрономии» и даже превозносил, говоря: «…после упомянутого больше не было в Терсане-и Амире такого, как он». Чего еще было ожидать от Сейди!

Венецианец-переводчик Сальваго также открыто применяет османский арабизм «fal» (fal denominano), обозначающий гадания, и обвиняет корсаров в кабале и «ремиле» (cabala et geomantia), поскольку корабельный ходжа ежедневно составлял гороскоп и определял судьбу судна. Значение, которое корсары придавали звездам, очевидно и из их веры в то, что сильный шторм мог случиться незадолго до появления в небе звезды, сиявшей на протяжении недели с 25 февраля, или сразу после ее появления. Звезда Асом – так называл ее Соса. Еще верили, что в указанный срок в морской глубине плывет бронзовый корабль, и суда, которые ему встретятся, сразу же исчезают, а их экипажи гибнут, и морякам удастся избежать этой беды, только если они успеют увидеть бронзовый корабль быстрее, чем он увидит их.

Случалось, корсары бросали кости и для того, чтобы решить, какую страницу из книги гаданий им перевести. Иногда на кости наносили особые обозначения. Например, во второй половине XVII века пираты из Триполи писали первые буквы названий корабельных парусов на каждой из шести сторон короткого, длиной с палец, обрезка доски (pezzetto), которую вытесывали из фигового дерева, выдержанного на протяжении как минимум пяти лет. В шторм или при нападении врагов реис (либо же капудан, если речь о флоте) вдвоем с корабельным ходжой бросали на капитанском мостике этот обрезок вместо костей. Ходжа читал аят из Священного Корана, и в зависимости от расположения букв (disposition des lettres) корсары распускали либо несколько, либо очень много парусов. Но еще до начала гадания реис непременно совершал гусль-абдест. Во время обряда всем, кто находился на корабле, в том числе и больным, следовало стоять; ничто не должно было очернить абдест, и любому запрещалось даже прикасаться к палубе.

По рассказам троих монахов-капуцинов, тянувших весла на галеоне Хасана Калфы, в 1626 году этот реис-мюхтэди, едва завидев приближающийся христианский флот, незаметно от всех раскрыл книгу гаданий (livre de nigromancie) и по ее рисункам пытался понять, что делать: убегать или сражаться? Затем он возложил на книгу то ли две стрелы, то ли саблю, и при их помощи узнал, что его ожидает страшное сражение, но и ему, и кораблю удастся спастись. Жаль только, гадание не сбылось, и реис поплатился за свое суеверие, уйдя бездыханным на дно морское.

Моряки

Третья из групп, которой мы уделим внимание, – сами моряки. Их число зависело от типа судов. Османы именовали их «азебами». В обязанности елькенджи, «парусных мастеров», входила починка порванных парусов во время плавания, а также их надежное хранение, когда судно стояло на якоре. В то же время халатчи (такелажник; от тур. halat – канат) менял паруса в зависимости от погодных условий. На чектири с открытой палубой и большими и прочными треугольными парусами это было непростое задание; и чем больше становились галеры, а с ними – и паруса, тем тяжелее приходилось такелажникам. Как утверждал Катиб Челеби, только для тринкете требовалось двадцать таких мастеров. Впрочем, когда распространились корабли, ходившие под более простыми прямыми парусами, а в оснастке стало больше малых парусов, возможно, халатчи стало чуть легче. Да и такелажа стало больше благодаря тому, что его было просто использовать.

За ремонт поврежденных частей судна, прежде всего мачт, отвечали столяры или плотники; кроме того, именно они, сойдя на берег, заготавливали древесину. Кормчие, стоя за штурвалом, помогали реисам, а также определяли курс и местоположение корабля при помощи карты с компасом. На весельных судах были пару-тыраши, занимавшие особое место среди членов экипажа. Они не только чинили испорченные или потерявшие равновесие весла, но и оковывали железом те, которые могли сломаться, и заменяли вышедшие из строя. Если лопасти кривились или, напротив, становились слишком ровными, гребцы сразу же звали пару-тыраша. Наконец, калафатчи (конопатчики) регулярно промасливали корпус и конопатили днище, чтобы судно не теряло скорости и не набирало воду. Катиб Челеби говорит, что на османской галере с двадцатью пятью банками насчитывалось 35 членов экипажа и среди них – два пару-тыраша, два плотника и два конопатчика.

Не все экипажи состояли из мусульман. Мы уже упоминали о хронической нехватке моряков в Средиземноморье и знаем, что магрибские корсары восполняли ее, прибегая к услугам христиан, не находившим на родине того, чего желали. Именно потому в ХVI веке пираты и пополняли свои ряды ренегатами; а в первой половине ХVII столетия, как мы уже отмечали в разделе 2, даже заручались помощью христианских моряков, которые не принимали ислам. Да что там! Христианские невольники могли даже служить моряками на корсарских кораблях, причем таких и называли ьserв-y marinar, моряки-невольники. Добавим и то, что османы дозволяли христианам столярничать и конопатить судно; очень много христиан трудилось в Терсане-и Амире. В отличие от остальных невольников, этих даже не позволяли выкупать, а если все-таки отпускали на волю, то требовали за них дополнительных денег. Искусных рабов старались женить и привязать к семье; невдалеке от Терсане-и Амире специально для них отвели деревню Nuova Calabria («Новая Калабрия», нынешний стамбульский квартал Касым-паша), созвучно названию родины капудан-ы дерья Улуджа Али.

Отредактировано Орхан-бей (2022-06-21 15:04:17)

Гребцы

Неопровержима и роль гребцов для чектири, сколько бы их ни оттесняли на второй план. Венецианская пословица гласит: «Галера без гребца что тело без души». Именно на гребцов приходилось и больше всего затрат, как будто было недостаточно уже того, что они составляли 75 % экипажа. Расходы на «полностью укомплектованную» гребцами галеру возрастали втрое. К примеру, в 1616 году герцогу Осуне строительство трех галер обошлось в 38 723 экю, а содержание на них шестисот шестидесяти рабов – в 85 800.

Вопрос состоял даже не в оплате труда. Непреодолимой проблемой для центральных держав оставался поиск искусных людей. Набор гребцов из дилетантов, не знавших моряцкой жизни и непривычных к корабельным трудностям, оказывался лишь тратой времени. Те не только не выдерживали тяжелых походных условий, убивавших половину из них, но и не умели синхронно грести. По свидетельству испанца Педро, едва кто-то из гребцов увиливал от работы, весла с грохотом бились друг о друга и корабль терял равновесие. Причем для легких кальетэ это влекло во сто крат более серьезные последствия. В то же время, по словам олимпийского чемпиона Стивена Редгрейва, весло, которое не опускается в воду вместе с другими, лишь замедляет движение судна. Скажем еще, что гребцы, сбиваясь с ритма, подвергали угрозе и судно, и свои жизни. Например, в 1671 году катастрофа постигла французскую галеру: ошибки гребцов и неопытность надсмотрщиков привели к тому, что четыре человека распрощались с жизнью, еще пять остались калеками. Наконец, по десять гребцов с обеих бортов галеры были обязаны следить за такелажем, поддерживающим рангоут, и по приказу моментально ослаблять и натягивать канаты, привязывая их к железным крюкам. Такие обязанности возлагались на гребцов, сидевших возле планширя, – на нем крепились крюки, тогда как места для работы веслом здесь почти не было.

До ХVI столетия гребцов набирали из свободных людей. Однако после на каждую банку их усаживали все больше, возрастало и число кораблей в составе флотов, а особенно гребцы требовались именно на Средиземном море, где моряков было не так уж много. Параллельно этому произошел переход от системы alla sensile («один гребец – одно весло») к системе a scaloccio, при которой на скамье сидело по три-четыре гребца [см. раздел 3]; такое нововведение позволяло набирать на банки и несведущих в морском деле людей.

Собственно, вольноподданные Османов тоже тянули весла на галерах. Начиная с ХVII века к крестьянам, которых набирали на суда в рамках системы аварыз присоединятся и так называемые «ходгирифте» (осм., перс., «доброволец») – наемные гребцы, тянущие весла за определенную плату. По статусу они приравнивались к итальянским buonavoglia и к buenas boyas, возникших в Испании под влиянием последних. Причем не все свободные гребцы были мусульманами. Нам известно, что грекам с таких островов, как Крит, Кефалония, Закинф и Корфу, надоедало клевать носом в питейных домах Галаты, и они стремились заработать денег, нанявшись в гребцы на османские галеры, сколько бы ни жаловались, что на банках не пьют вина. Венецианцы именовали этих островитян mariol (мариол), сами же османы весьма хорошо обходились с ними и выплачивали им приличное жалованье (benissimo trattati e pagati, grossa paga).

Таких вольноподданных на османских галерах было больше, чем рабов. Совершенно иначе все обстояло на галерах корсарских. Здесь надо заметить, что мы не согласны с Ангусом Констамом и Сальваторе Боно, которые утверждают, будто на пиратских галерах соотношение рабов и свободных гребцов было ниже, чем на османских. Корсарам хватало рабов, пусть даже они были крайне заинтересованы в том, чтобы тех выкупили, как подчеркивает Боно. Собственно, в противном случае они держали бы всех своих невольников на галерах и не отпускали бы их ни за какие деньги. Ведь пираты не обладали такими человеческими ресурсами, как любая из огромных империй, а приняв к себе тысячи свободных мусульман, они столкнулись бы с непреодолимыми экономическими тяготами.

Как известно, корсары еще во времена Барбароса держали на кораблях невольников, намертво заковывая их в кандалы, чтобы те не восстали. Байло Бернардо Навагеро рассказывает, что Тургуд и его соратники, готовясь к весне 1522 года, имели 1200 рабов, которых хватало лишь на восемь галер, но оставалось еще семь, которые пришлось бы заполнить преступниками и невольниками из Едикуле и других тюрем (della torre di schiavi e di questi altri luoghi di schiavi & mal fattori). По словам Гилмартена, в 1561 году количество христианских пленников, освобожденных с четырех захваченных корсарских кальетэ, равнялось числу гребцов на стольких же подобных кораблях (оснащенных восемнадцатью банками); факт свидетельствует о том, что на указанных судах использовался исключительно рабский труд. Впрочем, даже если мы подчеркнем, что пиратские суда не обязательно должны были располагать именно таким количеством банок, и примем их количество за 23–24, то и эта цифра укажет, что свыше 65 % гребцов на захваченных кораблях составляли рабы. Не очень-то отличалась ситуация и на капуданэ Бизерты, которой руководил Хамза-реис, – в 1590 году это судно попало в руки к генуэзцу Леонардо Спиноле, и тот вызволил из оков 220 христиан.

Действительно, гребцы-рабы требовали меньших затрат, нежели вольные наемники; однако не стоит и преувеличивать. Во-первых, потребность в гребцах возрастала и обрекала даже центральные державы усаживать на банки новичков. Во-вторых, корсары ни за что не рискнули бы вверить судьбу неопытным гребцам, когда от быстроты судна зависели их жизни. По сути, здесь они даже обладали преимуществом перед центральными державами, поскольку постоянно совершали набеги. Захватывая корабли и грабя прибрежные поселения (если они их щадили и не разрушали), корсары вдоволь пополняли свои корабли людьми, прекрасно знавшими море. Естественно, пираты не соглашались принимать за них выкуп: выносливые рабы за высокую цену переходили от одного хозяина к другому. И лишь тех, кто не привык к веслу, позволяли выкупать, переводили на сушу или же, как жаловался секретарь венецианского байло, перепродавали в Анатолию.

Уточним, что рабы корсаров были уроженцами Западного Средиземноморья, в отличие от тех, которые попадали на османские галеры. Мишель Фонтене проторил путь, просмотрев данные о невольниках, находившихся на османских чектири (всего их 2438). Родина многих (2120) установлена. Распределение рабов – в таблице ниже.

Как видно, число рабов-славян с севера достигало 66,2 % (это высочайший показатель), тогда как все остальные невольники – итальянцы, испанцы, французы, греки, неаполитанцы и сицилийцы, захваченные на разных берегах Средиземного моря, насчитывают лишь 23,4 6d_ Причем половину славян составляли украинцы, которых именовали «русами». Данные в очередной раз раскрывают значение татарских набегов для стамбульского рынка работорговли.

Тем не менее на фоне галеры бейлербея Триполи, захваченной мальтийцами в 1590 году, перед нами вырисовывается совершенно иная картина. Из 263 христиан, находившихся на корабле, 165 запросили у иоаннитов паспорта, позволяющие им возвратиться на родину, и, таким образом, все, за исключением одного, сообщили сведения о себе. Как оказалось, половину из 164 невольников составляли итальянцы (77 человек, 46,9 %), еще четверть – испанцы (40 человек, 24,3 %); семеро были из Ниццы; семнадцать – из других областей Франции; восемь рабов – с Сицилии, Корсики и Мальты. Если вкратце, то 86,5 % экипажа (142 человека) были выходцами из Западного Средиземноморья. Большинство же представителей Востока попали на галеры не с морских берегов. Если греков и балканских славян насчитывалось 16 человек (9,8 %), то из Анатолии был всего один. Наряду с этим доля «русов» и венгров, которая в первой группе превышала 70 %, уменьшилась до 3 % (5 человек).

Конечно же, и корсары брали на банки вольнонаемных гребцов. Турки и мюхтэди из таких членов экипажа получали в 1581 году по 12 экю. Их называли buenas boyas («хорошие гребцы»); в то же время для мудехаров использовался термин bagarin (венец. «мелкие»). Кроме того, невозможно себе даже представить небольшие чектири вроде фусты, бригантины и фыркаты с малочисленным экипажем без свободных гребцов; именно они и тянули весла, и хватались за оружие, если приходилось сражаться. Бесспорно, невольники, всегда готовые к мятежу, только создали бы лишние проблемы на малых кораблях. В 1561 году на четырех захваченных кальетэ соотношение между рабами-христианами и турками было абсолютно равным – по 280 человек, – однако на двадцать одной бригантине их было всего 10, а турок – 365.

Отредактировано Орхан-бей (2022-06-21 14:43:11)