Брат Горанфло отлично провел время в своей любимой таверне, находящейся при гостинице "Путеводная звезда". Сначала он забрел туда в надежде получить от мэтра Бономе стаканчик молодого вина и кусочек сочного цыпленка в долг или может быть Христа ради. Дом Модест  был на редкость не при деньгах всю прошлую неделю да и на этой положение этого богоугодного человека не намного изменилось. Поэтому он грустно заходил привычной дорогой в милую сердцу таверну, перекусывал там чем Бог, вернее мэтр Бономе, позволял и довольный, то наслаждался танцами племянницы почтенного мэтра, то радостно проповедовал местным пьяницам.  Но в монастырь возвращался всегда вовремя, аккурат к вечерней трапезе и на редкость с трезвой головой. Но сегодня... Сегодня Горанфло застал там своего давнего приятеля - месье д' Анжелера, более известного как Шико.

И тут-то монаху повезло. Вместо стаканчика кислого молодого винца и небольшого куска цыпленка на сером ноздреватом хлебе дом Модесто вкусил столь давно чаемых им яств. Ну а не запить это великолепие мальвазией было бы воистину преступлением против святого Бахуса.  Кажется, именно этого святого, правда абсолютно неизвестного дому Модесту,  поминал королевский шут, подливая монаху в кружку этот божественный напиток. И вот сейчас, довольный и счастливый, сборщик милостыни пробирался в свою келью. Однако голоса, один из которых принадлежал отцу-настоятелю, заставили монаха приосаниться и сделать вид, что он весь в благочестивых мыслях, поспешает по своим, несомненно нужным и важным для обители, делам. Тут удача изменила почтенному брату Горанфло. Споткнувшись, он схватился за липу, что росла на его пути, и внятно произнес, - Черт бы побрал все эти дорожки, - хмельной монах имел ввиду свежепосыпанные песком дорожки, где под слоем свежего песка не заметил сучковатый корень вековой липы.

Из всей речи отца-настоятеля чуткое ухо брата Горанфло уловило лишь то, что его ценят. Обнявший липу монах приосанился:

- Меня ценят... - пробормотал он, бросив удовлетворенно-горделивый взгляд как на своего аббата, так и на его спутника, какого-то мрачного незнакомца, судя по внешнему виду проверяющего из тех, что изредка посещали сию обитель. Но дому Модесту, по его мнению, не с чего было стесняться хоть самого папского легата.

Ему удалось скрыть от отца Жозефа и его спутника чрезмерное увлечение мальвазией. И он здесь явно не последний из местной братии. Он может нести людям слово Божие, как несли его до него другие святые угодники. Он... он... да он же как Франциск Ассизский! От этой мысли брат Горанфло приосанился еще  больше и громко, словно проповедуя на одной из площадей города, внятно произнес:

- Я несу парижанам слово Господне! Пропо...попо...препо...по, - запнулся монах на полуслове, чувствуя как мальвазия все еще мешает ему внятно излагать свои мысли, но поднопрягся и все таки завершил свою мысль, - ведую этим заблудшим овцам! Кальвинизм искореняю! - и секунду подумав и посмотрев в упор на пристально, хоть и бесстрастно смотрящего на него незнакомца* уверенно закончил так, словно поставил точку в своей пламенно начавшейся речи, - Вот! - сопровождая это слово движением  круглой головы с блестящей, словно лакированной, лысиной тонзуры. При этом почтенный брат-сборщик милостыни случайно выпустил из рук ствол липы, который столь нежно обнимал и чуть было не поплатился за это: качнулся. Будучи вынужден снова обнять дерево, Горанфло еще раз тихо выругался себе под нос.

Отредактировано брат Горанфло (2016-10-24 23:37:17)

Столь почтительные речи не могли не польстить самолюбию Горанфло, которое сейчас было несколько подогрето винными парами и речами аббата, растолкованными им исключительно в свою пользу. А сейчас его еще и представитель их братии поведет в келью под белы рученьки, один-в-один как отец Жозеф ведет этого мрачного незнакомца. Значит дом Модест не последний человек в обители... Ой не последний... Значит, его и ценят и сопровождают в келью как какого важного  господина. Поэтому отлепившись от липы, за которую он держался, монах сделал неверный шаг и пошатнувшись, чуть не снес своего собрата, держащего  его под локоток.

- От черт, клянусь святым Бахусом, чтоб меня холера взяла, - отчего-то вспомнил Горанфло неизвестного ему святого, раз пять упомянутого сегодня мэтром Шико, - Если я отвлеку наисправедливейшего нашего отца приора от его гостей! - и громко икнув, заметил, - А мне и впрямь отдохнуть не грех. Устал я что-то сегодня...

Отредактировано брат Горанфло (2016-10-26 00:27:50)

Как трудно было сейчас владеть собой! Все впечатление, сугубо положительное и полностью заслуженное, полетело псу под хвост! Выставить родную обитель в таком свете... Отчего же именно сегодня так неймется отцу Горанфло? Почему не в любой  другой день? Аббат побледнел от праведного гнева и огромным усилием сдержал желание подойти и изо всех сил наотмашь отхлестать блудного сына длинными четками, которые красовались у него на запястье. Если он был монахом, то все же оставался смертным человеком, а не мраморной статуей. Только многолетний опыт аббата и управленца помог ему осечь себя и сохранить приличия.

- О, нет. Этот экземпляр уникален, не равняйте его с остальной братией, - отрицательно покачал головой Фулон, - однако никому не дозволено вести себя подобным образом. Ни одному из монахов. Никаких исключений для насельников у нас нет и не может быть, - судя по грозовому выражению, которое приняло лицо отца приора, по туче, омрачившей высокий лоб, дому Модесто лучше было бы сейчас находиться вне стен обители. Полноценный ураган ему будет обеспечен. Получит он и средства и отеческое благословение.

- Первый принцип любого пастыря - устав един для всех, иначе все пойдет прахом, - негромко, но внушительно продолжил отец Жозеф, - но увы. Первородный грех нанес такой непоправимый урон людской природе, что она намного охотнее тянется к малейшему дурному примеру, чем к обильному доброму. Монаха это касается в первую голову, ибо именно на воинство Христово лукавый охотится с удвоенной силой и одолевает искушениями, кому как не нам знать это. Какой интерес улавливать в свои сети тех, кто уж давно барахтается в них, кто на мессу ходит лишь для отвода глаз, охотно пользуется всеми благами грешного мира и не имеет искреннего раскаяния в своих пороках, благочестие проявляет напоказ? Какой интерес удить рыбу, которая давно на крючке? Нет, враг человеческого рода куда изощреннее и хитрее и он одолевает нас, тех, кто по своей воле от мира отказался. Отец Горанфло ко всему еще и сборщик милостыни, то есть вынужденно проводит время вне стен обители, нашего спасительного острова. Там отбиваться от искушений намного тяжелее. Только это не оправдывает его. Когда плоть непозволительно возвышает голос, когда происходит срыв, то ее укрощают молитвой в уединении и сугубым постом.  Брату сейчас предстоит долгая борьба и я ему в этом помогу, - довольно жестко закончил аббат.

- Я понимаю Ваши сомнения, - усмехнулся отец Жозеф, - после такой картины. Представьте, у него и впрямь дар. Когда этот брат выходит на улицы, ему удается так вдохновить народ, что возникает угроза беспорядков. Наши добрые парижане очень восприимчивы и их сердца горят святой верой. И все-таки не каждому удается вызвать доверие простого народа. Он говорит с ними их языком, без сложных для их понимания метафор. Иначе я не могу объяснить этот феномен. Не сомневайтесь, наш насельник осознает, что недопустимо, а что нет.

Аббат даже не назвал брата Горанфло по имени, это что-то да значило. Больше всего отца приора злило, что это был его собственный промах. Слишком многое позволял. Тот вовсе потерял берега и определенно рассчитывал на снисхождение.

- Послушайте, Ваше Преподобие, я уверен: как человек дальновидный, Вы не позволите этому небольшому инциденту затмить для Вас все то, что Вы видели до того. Я все-таки надеюсь, что наша скромная трапеза не будет омрачена. Идемте.

На следующее же утро, после мессы, он приказал без промедления вызвать к себе отца Горанфло.

- Да. Я звал. Проходите.

Приор стоял, заложив руки за спину, неспешно теребя четки и не глядя на входящего. Голос Фулона звучал ровно, не выдавал никаких чувств. С одинаковой вероятностью такой тон мог предварять как вычеркивание злосчастного из рядов братии аббатства и изгнание, так и профилактическую беседу.

- У меня на столе кувшин и кубок на подносе. Налейте до краев, - велел он монаху, не оборачиваясь, - Не обольщайтесь, там простая вода и ничего больше, - жестокий укол для наверняка мучимого похмельем блудного брата, - Налили? А теперь лейте еще. Лейте, лейте. Поднос глубокий, не стесняйтесь.

На этих словах аббат резко обернулся. Такой прямой взгляд глаза в глаза мог испугать кого угодно, хотя на его лице по-прежнему не было ни намека на раздражение или, тем паче, гнев. То была спокойная решимость, которая много хуже желания повысить голос или отходить четками по спине.

- Это была чаша моего терпения. И она переполнилась. Может, наглядно Вам будет яснее, брат Горанфло.

Отредактировано Жозеф Фулон (2017-03-01 13:04:37)

- Нет, что Вы, брат, - возразил настоятель. Он сделал шаг назад, чтобы Горанфло не пришло на ум схватиться за его сутану или руки, - не погублю. Это лукавый губит души. Мое призвание, напротив, их спасать. Во всяком случае, мне доверено это. И все же я человек, и как все смертные, я порой ошибаюсь. Моя ошибка была в излишней мягкости, и я хочу перед Вами в этом повиниться. Я твердо намерен исправить то, что произошло из-за моего потакательства. Те поблажки, которые я делал Вам, не просто не пошли на пользу. Они сыграли на руку врагу людского рода.

Отец Жозеф перекрестился. Два алебастровых длинных пальца взметнулись к его лбу. Упоминание лукавого всегда требует крестного знамения, дабы ненароком не призвать его невидимо. Нет-нет. Слезы и мольбы сейчас не тронут его сердца. Бесполезно. Вспомнив выражение лица вчерашнего гостя и испытанное унижение, аббат внутренне содрогнулся от праведного гнева. Брат повар давеча расстарался, но, как справедливо боялся Фулон, этого недостаточно, чтобы стереть позорную картину из памяти испанца. Тут бесполезен был бы даже пир из евангельской притчи о званных. Как назло, гость оказался, видимо, совершенно не подвержен телесным слабостям. Не то что нерадивый, который сейчас в ногах у аббата замаливал грешки.

Поднос и кубок при падении издали звук столь оглушительный, что аббат невольно подпрыгнул. Вода щедро выплеснулась на пол, при этом мягкие туфли отца Фулона оказались напрочь мокрыми, будто туда нахулиганил кот. Досталось и шерстяным чулкам. На этот раз невозмутимость покинула настоятеля. Он с раздражением выдрал из рук Горанфло рясу.

- Довольно, - резко оборвал он рыдания несчастного, - хватит, отец Горанфло. Я приму решение на Ваш счет, а до тех пор вот Вам послушание. Отныне вы не являетесь более братом-сборщиком милостыни. Выходить за пределы обители я Вам не дозволяю. Вы поступаете в полное распоряжение брата Жака, который определит, на какие Вас поставить работы. Сейчас он отвечает за обновление баптистерия и наверняка каменщикам понадобятся лишние руки. Вчера Вы нанесли урон монастырю, создав пятно на его репутации. Теперь Вы принесете пользу, применив Вашу физическую силу. И да, я надеюсь Вас увидеть на всех службах, включая утреннюю мессу и последующий капитул, разумеется.

- Истину? In vino veritas, истина в вине?

Язвительность аббата бичевала злосчастного монаха не хуже, чем это делала бы дисциплина. Фулон был из того сорта людей, которые обладают добродетелью долготерпения, зато и отходчивым его никак нельзя было назвать. Если случалась вспышка по веской причине, то память аббата служила дурную службу тому, кто имел несчастье вызвать эту вспышку. Вот и сейчас гнев начинал утихать, складки лица аббата постепенно разглаживались, гроза миновала. И все-таки до прощения бедняге было так же далеко, как до Мадрида пешим ходом.

- Не беспокойтесь, отец Горанфло. Народ не останется без проповедника, - заявил мессир Фулон тем полным уверенности тоном, который не давал монаху никакого повода обольщаться.

- В аббатстве достанет талантливых братьев, которые выйдут на улицы и донесут все, что необходимо. Вам сейчас впору подумать не о наших добрых и славных парижанах, а о себе. - С успокоением к аббату вернулась и обычная плавность тона. Голос перестал прерываться и опять тек ровно и мягко, как полноводная река. Впрочем, это не мешало реке быть очень даже студеной, - К примеру, брат Жюльен подает большие надежды и в свои молодые годы меток словом, как святой Георгий копьем. Кроме того, его внешность расположит к нему народ, он очень напоминает святого Мартина в его молодые годы, каким его изображают. Вспомните, какой успех имела его небольшая проповедь в прошлое воскресенье.

Если знать, что тот, о ком шла сейчас речь, был младшим сыном одного из благородных родов, брату Горанфло можно было только посочувствовать. Самонадеянно было думать, что свято место опустеет. Считать себя незаменимым! Каково!

- Будьте усердны в назначенном послушании, потому что я буду лично справляться о Вас. Я хочу, чтобы этот урок принес пользу Вашей душе. Может, Вы усвоите монастырские правила, если за десять лет жизни здесь так этого и не сделали. Возьмите вот это, - Фулон взял со своего стола небольшой том. Книгу явно читали каждый день, потому что страницы пожелтели, а переплет приобрел потертости.

- Августинский устав. Заметьте, как я пекусь о Вас. Вернете мне в этом же самом виде. И мой совет, не пренебрегайте им. Это вам пригодится. В следующий раз, когда я Вас увижу, мне хватит двух-трех вопросов, чтобы понять, брали ли Вы его в руки.

Отредактировано Жозеф Фулон (2017-03-28 21:58:24)

Мессир Фулон, прямой и непреклонный, удостоил Горанфло взглядом, но лучше бы не удостаивал. Препираться - худшее, что мог придумать монах в подобном положении. Его отчаянная попытка возымела действие прямо обратное. Вместо того, чтобы бежать в укрытие, он ринулся на открытое пространство, ожидая, пока молния попадет прямо ему в темя.

- Что? Мне послышалось или Вы вздумали распределять монастырские роли вместо меня?

Туча снова омрачила лоб приора.

- Послушайте, брат, если Вы хотите, чтобы я добавил к Вашему лекарству еще одно, от гордыни, Вам стоит лишь попросить меня. Я охотно сделаю это и поверьте, у Вас отпадет всякая охота говорить altissima voce. Поднимайтесь и ступайте туда, куда Вам сказано. У меня еще уйма дел. Не ухудшайте своего положения и благодарите Небо за мое терпение. Сейчас я не желаю более видеть Вас. Идите с глаз моих!

Величественный жест сопроводил это недвусмысленное распоряжение.

Вид и голос отца Горанфло сейчас был хуже звука ногтя по стеклу для аббата, а гнев снова начинал закипать в нем. Еще немного и злосчастный провинившийся не отделался бы своим наказанием. У приора хватало средств воздействия.

- Так лучше. Благословляю, - сухо ответствовал аббат, - молитва поможет в труде, а труд настроит на молитву. Просите Создателя о милосердии со всем смирением и Он, быть может, услышит Вас.

Кисти он спрятал в широких рукавах своей сутаны, сложив руки на груди и переплетя пальцы. Брату достанет и словесного напутствия.

- И да, я не успел сказать, между прочим, нынешний ужин я считаю для Вас полезным пропустить. Ночь хорошее время для размышлений, а сытый желудок им не способствует. Постоите у стены и послушаете душеполезное чтение, пока остальная братия будет вкушать. Вы находитесь под епетимией. Если я захочу Вас видеть, то сам пошлю за Вами. Приходить и докладываться не нужно, отец Горанфло.

Отец Горанфло никогда не отличался аскетичным сложением, так что повредить ему эта мера никак не может, а вот пользу принесет. Пусть дух довлеет над телом. Аббат повернулся спиной к своему насельнику, дабы показать, что больше его не задерживает.

Отредактировано Жозеф Фулон (2017-03-28 23:42:55)

Песок негромко хрустел под ногами, а галька откатывалась в сторону, когда ее поддевал мысок грубого кожаного башмака. Дорожка вдоль братского корпуса просто создана была для того, чтобы по ней идти в задумчивости и никуда не сворачивать - длинная, прямая. На сей раз таким ее преимуществом воспользовался молодой монах. Он шел неспешно, дав волю мыслям. Это был тот самый брат Жюльен, достоинства которого только что превозносил аббат. Благо, эта похвала за глаза ничем не угрожала его скромности.

Поскольку капюшон рясы был откинут, мы можем набросать его беглый портрет. Мэтр Фулон выше подметил его сходство с Мартином на фресках. В отличие от святого, волосы у юноши были по-монашески подстрижены. Ему больше пошло бы, если бы они лежали на плечах, хотя этот вынужденный недостаток его не обезображивал. Черты были соразмерными и тонкими. Впрочем, перевязь тоже была бы ему намного больше к лицу, чем простая веревка. Розарий на шее заменял традиционную дворянскую цепь. Если бы он сейчас поднял опущенные книзу глаза, можно было бы убедиться, что они принадлежат человеку сообразительному. Осанка, насколько можно было ее разглядеть под свободной рясой, выдавала привычку к верховой езде. Руки были спрятаны в широких рукавах, но можно предположить, что вряд ли они были плоскими, загрубелыми и короткопалыми.

Он ступал спокойным и размеренным шагом. Представьте теперь, что физиономия отца Горанфло возникла прямо перед его лицом. Конечно, для бестелесного призрака отче был слишком упитан, но рыдал и стенал не хуже. Это насколько глубоко нужно было задуматься, чтобы не услышать ни его тяжелых шагов, ни всхлипов? Монашек от неожиданности подпрыгнул повыше любого породистого жеребенка.

- Брат Горанфло? Что случилось? Что с вами? Не произошло ли, упаси Бог, в аббатстве какого несчастья?

Еще бы. Многострадальный Иов наверняка выглядел счастливее на своей куче пепла и в рубище. На брата просто жалко было смотреть.

Есть два случая, когда обитель для тебя благословение: либо ты высок духом как Франциск Ассизский и чувствуешь в себе силы на молитвенный подвиг, либо алчешь тишины после душевных бурь. Иначе жизнь здесь похожа на студень из телячьих копыт. Такая же бесцветная и пресная. Скудные новости ценятся больше хлеба. Здесь уже не важно, что у тебя под рясой и есть ли у тебя кадык. Мощная волна перегара дала ответ на вопрос "что так разгневало отца приора". В лице брата Жюльена сочувствие мешалось с горчинкой легкого укора.

- Бог не дает испытаний не по силам, - с евангельской кротостью приободрил он, - Не убивайтесь так. Отец настоятель человек большой души, его гнев рано или поздно утихнет.

Вся братия прекрасно знала о слабостях отца Горанфло, но раз аббат закрывал глаза, то и для остальных этих слабостей будто и не было. Скорее, особенности. Периодически братья ворчали себе под нос, видя, как Горанфло перепадают незаслуженные милости. Недоброжелательного отношения дому Модесто помогал избежать беззлобный и безобидный нрав. На него самого просто как-то не получалось долго злиться. Стало быть, везение изменило отцу Горанфло...

Сказать по чести, молодому монаху не было никакого дела до должности и до положения старшего товарища. Его больше беспокоило то, что он услышал на свой собственный счет. Жюльен навострил уши, но виду не показал.

- Я? Ну что Вы! Не смешите, брат, - ответствовал он, - Разве мне когда-либо заменить Вас? Куда мне, безбородому юнцу, до вашего красноречия и опыта.

Если брат Горанфло упомянул "Лиса и пулярку", значит, горе совсем затмило ему рассудок. О таких заведениях монаху и слышать-то не полагалось, не то что появляться там. А вот младший сын вельможи в дни своей беспечной юности, пока не принял звание воина христова, заглядывал в "Лиса" и находил место очень даже годным.

Отредактировано Брат Жюльен (2017-04-11 21:48:34)