Vive la France: летопись Ренессанса |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Vive la France: летопись Ренессанса » 1570-1578 » L'est » Но пробил час разлуки непреклонной. Стамбул, октябрь 1571 года
А ты, жених, простись с своей невестой.
Фирдоуси, "Рустем и Зораб"
Крепко обнимемся, клятву дадим.
Ты меня помни, а я не забуду.
Пир Султан
Но пробил час разлуки непреклонной —
Одно свиданье нам дано. Приди!
Как мало времени!
Пир Султан
Отредактировано Ясмин-хатун (2024-01-20 23:49:44)
Запах книг — это запах разложения типографской краски, клея и бумаги, пьянящий запах для библиофила. Книги шестнадцатого века пахли по другому: старыми чернилами, льном и хлопком -материалом для бумаги, это был нежный запах осеннего сена. Так пахло в лавке Ракель-хатун, вдовы Синана ибн-Бехар-челеби, старого сефарда, бежавшего из Испании от Реконкисты, мудреца, талмудиста, каббалиста и книжника.
Махди посещал книжную лавку Синана-челеби ещё в студенческой юности, бытность обучения в медицинской школы Хюррем. Там можно было найти редчайшие трактаты кордовских хакимов, даже самого Альбукасиса (Аз-Захрави) из Кордовы, старый сефард сохранил, спрятал от костров инквизиции и вывез мавританскую и иудейскую мудрость. Купить такую ценность нельзя. Но у прагматичного Синана ибн-Бехар было что-то вроде читального зала, где за умеренную плату можно было в покое и комфорте почитать старинные книги. Его вдова Ракель-хатун, женщина образованная и прагматичная, не дала зачахнуть делу покойного супруга, и лавка не утратила былой славы.
- Добрый день, уважаемая госпожа -поклонился Махди Ракель-хатун – величественной, укутанной в многослойные шелка, все ещё очень красивой яркой средиземноморской красотой -я к вам провести время за чтением, у вас есть рукопись с стихами Михри-хатун?
- Здравствуй, дорогой- просияла госпожа Ракель -таки да. Есть. Я эту горячую красавицу очень люблю. А почему я её люблю? А потому, что она была свободной, умной, красивой и любила достойных мужчин. А они её. Я сама такая – госпожа Ракель подмигнула собеседнику и цокнула языком – А что тут такого? Благословенная Хадиджа, мать всех правоверных, была красавицей-вдовой, когда положила глаз на красавца погонщика верблюдов Мухаммеда, на восемь лет моложе её. Верно, Мустафа? - обратилась Ракель симпатичному молодому приказчику, черноглазому, черноволосому и с такой буйной копной темных кудрей, что они непокорно выбивались из-под зеленой чалмы -Мустафа, душа моя, найди Махди-челеби книгу Михри-хатун. Ну да, ту самую что мы с тобой вчера ночью читали, возьми с господина хакима ровно половину платы -он на войну идет, воинов надо уважать. А воинам надо думать перед битвой о любви, тогда живы вернуться. И кофе, кофе предложи. Я на кухню наверх, Мустафа, душа ты моя. Приготовлю лично твой любимый лукум, джаным. Доволен? Да, если придет в лавку Ясмин-хатун, сразу за мной, понял? Сразу. Ты ж моя умница- И Ракель-хатун бесшумно растаяла в сумерках лавки, подобно волшебной джиннии, несмотря на статную дородность.
Расторопный Мустафа быстро нашел переплетенный пергаментом фолиант, сопроводил посетителя в маленький закрытый дворик-сад, где начало октября раскрасило в багрянец и золото деревья и кусты и зажгло звёздами всех цветов астры и хризантемы. Махди сбросил на плечи берберский шерстяной платок-шлиф, открыл книгу, установленную на подставку, и попытался сосредоточиться на строках красавицы и страстной любовницы прославленных и храбрых мужчин, дочери кадия из Амасьи.
Зарыдаю ль, о друг, я в разлуке с тобой,
Небеса и земля содрогнутся тогда,
Коль заплачу в тоске по тебе я порой,
Мои слезы затопят весь мир, как вода.
Отредактировано Махди-челеби (2023-10-16 15:01:49)
Еврейке какое-то время назад пришлось всё рассказать. Как иначе видеться в ее лавке, учитывая, какой острый у хозяйки глаз? Ведь не при всех же говорить. Собственно, Ракель, что естественно и совершенно обычно, проживала на втором этаже, ровно над лавкой. И сад, в который она за плату пускала избранных посетителей, на самом-то деле, само собой, предназначался для хозяйского досуга. Только вот такая роскошь, как дополнительный клочок земли при доме, в огромном и плотно заселенном Стамбуле имелась лишь у весьма обеспеченных горожан. В любом общественном месте, даже если ты и найдешь для себя уголок, точно не останешься наедине. Непременно подойдет кто-то, кому охота заговорить, да и вокруг шумно. А здесь тихо, удобно, можно попросить у хозяйки кофе или азербайджанского диковинного чая. Кроме того, нет никакой опасности, что кто-то тебя потревожит: ключи от двери и внешней калитки у хозяйки на поясе, и если сад-читальня занят, никому другому сюда не пройти. Так что помимо книг почему бы не приторговывать в шумном городе в теплое время года уединением? Идея действительно недурная. Вот что представлял из себя пресловутый сад.
Ракель довольно давно уже знала дочь Мехмета-паши, частенько болтала с нею о том - о сем и даже периодически присылала к празднику книгу в качестве подарка. И хотя иудейке крайне выгодна была такая постоянная покупательница, но девушка хорошо знала, что хатун относится к ней весьма тепло. И хозяйка подтвердила это: вошла в положение, позволила видеться в своем саду и поклялась, что сохранит тайну.
Девушка вошла в лавку одна: Айла вновь выручила. Спасибо ей: раз уж взялась, то не оставит, сказала, что ей недурно было бы развеяться и оставила крошечную дочь на Шехназ-хатун и многочисленных нянек. А сама в соседней лавке погрузилась в многоцветный мир шелков и отвлекла внимание сопровождения на себя.
Ясмин вошла быстрым шагом, лавка была сейчас пуста. Рано, народ явится ближе к вечеру, а сейчас всякий занят своими делами.
- Ракель-хатун! Хатун! - позвала девушка, осматриваясь.
Мустафа появился беззвучно.
- Хозяйка попросила вас встретить. Идите-ка, юная хатун, - он указал жестом, - дверь уже отперта, вас ждут, ступайте.
Пройти туда можно было лишь через небольшую дверь, которую указал приказчик, с совсем низкой притолокой. Ясмин, довольно высокой ростом, пришлось склонить голову.
Садик, совсем небольшой, шагов в тридцать. Увитые диким виноградом и подернутые мхом толстые старые стены, фонтан посередине, по причине осени уже замолкший, да каменная скамья. Она часто сидела здесь с книгой, с Махди уже виделись здесь. Сейчас осень успела залить листья всеми оттенками пунцового, от винного до кораллового, а у Ясмин все так же колотилось сердце, когда она шла по длинному темному коридору.
Она торопилась, не хотела терять драгоценные минуты, едва не споткнулась, задев мыском кожаного маленького башмака щербину на каменном полу, но успела опереться ладонью о стену.
Толкнула, наконец, вторую дверь, весомую и слишком тяжелую для ее слабой и хрупкой руки.
Как свет в конце тоннеля она увидела в маленьком пространстве сада силуэт, который за этот короткий месяц стал для нее всем.
Короткие слова приветствия, а всё больше долгими взглядами, чем словами. Лицо девушки скрывало легкое короткое покрывало, что спускалось с каймы небольшой расшитой османской шапочки. Плащ с капюшоном, сейчас складками упавшим на ее плечи, укутывал ее фигуру.
Несколько шагов вперед - дочь Мехмета подошла ближе, совсем близко и чуть приподняла подбородок, позволяя ожидавшему самому, своей рукой поднять вуаль и открыть ее лицо - знак глубокого доверия.
Под этим покрывалом не было заплаканных глаз. Разве что они, эти голубые глаза, казались на лице больше обычного, а нежные скулы очертились и обозначились. Однако это юное лицо, хоть и очень бледное, будто мерцало изнутри: светилось радостью встречи, на губах трепетала улыбка. Даже это свидетельство того, что она переживала, не перебивало иной печати - счастья. Ясмин, вчерашнее дитя, превратившись в тайную невесту, ещё не успела забыть главную мудрость детства: как быть счастливой одним моментом, сегодня, сейчас.
Отредактировано Ясмин-хатун (2023-10-15 22:47:08)
Сироп для лукума трепетал и выплескивал на поверхность золотые пузыри, Ракель-хатун медленно помешивала прозрачно-золотую карамельную жидкость, но мысли её были далеко:
- Что это? Мустафа меня не позвал, когда пришла Ясмин-хатун, ах, он растяпа! А я хотела с ней пошептаться. Бедняжка Ясмин, бедный Махди! Он уходит на войну, ей ждать. А я? Мустафа тоже уходит служить левендом в порт: говорит, надо на нашу с тобой жизнь заработать и зовет замуж, и клянется, что любит. А я? Ему двадцать три, а я на двенадцать лет старше. Нет, не пойду. Это парню жизнь портить -тут резко что-то толкнуло в бок. Женщина ахнула и уронила ложку – И про это тоже не скажу. Что парню жизнь ломать?
Хлопнула дверь на кухне. Золотой сироп вылился из кастрюли и залил плиту. Ракель обернулась:
- Через пять месяцев ты станешь отцом, Мустафа.
А в маленьком саду Махди пытался сосредоточится на любовных строчках Михри-хатун, но его мысли были далеко – октябрь принес серые туманы, окутывающие Стамбул, в заливе Патрас сгущались осеннее серое марево, затрудняющее судоходство, через два дня турецкий флот снимался с якорей и направлялся в Патрас, навстречу флоту кафиров. Али-паша был суров, злился, покусывая длинный ус – досиделись до туманов, шайтан!
Но тут послышались торопливые шаги, шорох платья и счастливый ужас из смеси радости и отчаяния охватил его. Она шла быстрой и легкой походкой, под сафьяновыми башмачками скрипел гравий. Она подошла, он встал и откинул с её лица покрывало. Он видел только её правдивые глаза, испуганные той же радостью любви и чувством тревоги и тоски, которая наполняла его сердце. Глаза эти светились все ближе и ближе, ослепляя его светом своей любви. Махди опустился на траву, обнял её колени, уткнулся в них, вдыхая тот непередаваемый запах шерсти плаща, шелка, девичьей кожи и тонкого аромата цветочных духов.
- Хабибати -выдохнул он не открывая глаз, весь охваченный чувством почти невозможной телесной близости с возлюбленной, такой редкой, запретной и последней перед долгой разлуки - моя хабибати, ты пришла. Ты здесь.
Отредактировано Махди-челеби (2023-10-16 15:05:54)
Тонкие белые пальцы мягко легли сверху на смуглые в сравнении с ними мужские ладони, сплетаясь пальцами.
Ясмин замерла в ответ, смущенная, говорящим, почти безграничным молчанием отвечая на это восхищение. Гораздо глубже слов. Зачем здесь слова? Достаточно одного.
- Пришла.
Легкое, нетерпеливое движение пальцев вверх - встань же, встань.
- Я вышила вам рубашку, - наощупь, не переводя взгляд, мягко отняла одну свою руку, отвязала от своего пояса и протянула небольшой аккуратный свёрток: она завернула рубашку в свой любимый синий шелковый хиджаб, которым обычно покрывалась, идя в мечеть.
- На ней цитаты из Корана, - сказала девушка, - именно те хадисы, которые нужны. Не была уверена, что успею, пришлось бы отдать незаконченной, а я не хотела. Только мне все равно не спалось, так что я ее целиком доделала. И ещё над нею хафиз читал Священную книгу. Это оберег. Прячьте. Откроете и наденете, когда будет надобность.
Никакого намека на обреченность, на горечь последней встречи, только свет надежды. Как те свечи, которые она безо всякого милосердия жгла в своей комнате, заканчивая работу.
На нежных подушках пальцев, если присмотреться, можно было увидеть несколько следов уколов, что неудивительно, когда работаешь быстро. Наперсток только мешает. Однако ей в радость был этот труд, и сейчас она улыбалась удовлетворенной улыбкой.
Передавая сверток с рубашкой из рук в руки, при этом не отводя глаз, вдруг тихо добавила:
- И… поцелуйте меня, Махди.
Впервые осмелилась назвать его по имени. И это имя было сейчас медом и полынью на языке, как и её просьба.
Отредактировано Ясмин-хатун (2023-10-17 01:23:10)
Махди встал, обнял девушку, одной рукой за талию, другой за плечи, соединил свои губы -сухие и жаркие с её нежным розовым полуоткрытым ртом и поцеловал её, сначала некрепко и нежно, затем с нарастающей страстью, прижал её к себе крепче, так что чувствовал частое биение её сердца - она спешила, и щемящая нежность, жалость, счастье и тоска охватила его сердце: боже, какая она хрупкая и маленькая! И какая юная! Какое же бремя тоски, тревоги и ожидания, он, взрослый мужчина, возложил на эти слабые детские плечи!
Махди отстранился почти невероятным усилием воли, поцеловал в переносицу, в глаза, в щеки и хрипло засмеялся:
- Осторожней, хабибати! Я мужчина и мне непросто вот так держать тебя в объятиях и не желать тебя.
День был уже позднеосенний, сухой, но облачный, серенький, но тут сквозь разрывы туч выглянуло солнце и на серой известняковой стене проступили две тени, слитые воедино.
- О, солнце - это добрый знак! Ты вышила мне рубашку? Моя ты девочка! Сколько же бессонных ночей ты провела, если справилась так быстро? – молодой человек приложил подарок к лицу, поцеловал синюю ткань хиджаба и убрал подарок в сумку.
- А я тоже приготовил тебе подарок - не бог весь что, но что подарить-то, чтобы не вызвать в доме подозрений? Моя походная чернильница, такую вещь без проблем можно купить у Ракель-хатун, – сын Джабира достал из поясной сумки завернутую в холст серебряный сосуд-чернильницу, ажурную, изящную, с ракушкой на крышке. Пригодится и все же память. Давай сядем… джаным, роза моя.
Молодой человек закутал Ясмин в край своего шерстяного плаща, плотно, как замёрзшего котенка, прижал к себе, они сели на низкую каменную скамейку и Махди замер, обнимая прильнувшую к нему девушку, весь охваченный чувством нежности, тоски и вот этого сиюмоментного короткого счастья, когда можно её видеть, слышать, обнимать, чувствовать под руками её узкое плечо, тонкую лопатку, видеть её нежный профиль и прозрачную розовую мочку уха с покачивающейся ажурной сережкой, чтобы потом долгие-долгие месяцы жить этими счастливыми воспоминаниями.
Отредактировано Махди-челеби (2023-10-18 14:28:19)
- Вот как. А мне как отпустить тебя без единого поцелуя? Не испытав даже этой малости, которая меня поддержит? Нашей, только для нас, которой никто не отнимет. И раз ты говоришь, что любишь, лучше теперь перебороть себя, но и тебе помнить об этом мгновении после, разве нет?
Девичьи руки обвились вокруг его шеи.
В этот миг, когда два дыхания слились в одно, Ясмин показалось, что соединились в одну их души, как две монеты в жаре пламени. Не разделишь. Даже - страшно сказать - Аллах неспособен, пока не остынет сердце. А попытаешься разрубить - частицы все же останутся вплавлены и прежними никогда не станут. «Душа моя». Значит, вот что это означает на самом деле, если ты любишь, а не произносишь эти слова скороговоркой, как любые другие?
Она спрятала загоревшееся смущением и счастьем, пылающее лицо. Зарыла в широкое плечо и долго не смела шевельнуться, не смела вздохнуть, чтобы не спугнуть миг, неверный, летучий, трепетный как крыло малой лесной птицы. Да она и сама ощущала себя щеглом в ладонях. По своей воле опустилась в эти протянутые к ней ладони, в полную власть, и не жалеет.
Наконец дочь Мехмета подняла лицо, взяла чернильницу в руки. Огладила пальцами так бережно, как будто то был самый крупный бриллиант из шахской сокровищницы.
- Какая красивая… - тихо сказала она, - она постоянно была при вас, а теперь будет стоять на моем столе и послужит, когда я буду писать вам письма. А я буду, так время пролетит гораздо быстрее. Буду писать точно так, как если бы знала, что их доставят. Каждый вечер в один и тот же час я неизменно буду садиться за письмо и так говорить с вами, а вы точно будете знать, что в это время я пишу. Вам легко будет представить свежее письмо у вас в руках. Представьте, как тянете за ленту, и услышите, как шуршит бумага. А потом, когда вы вернетесь, мы вместе откроем ключом ларец с толстой стопкой внутри и посмеемся над тем, какая она несуразно толстая. Если вы захотите, то возьмете любое из этих писем и узнаете, что в нем. Мы посмеемся и не поверим, что уже пролетело столько дней. Но они останутся позади, так и будет.
Бережно спрятала чернильницу в кошель на своем поясе. Позволила увести себя к скамье, вновь прижалась, укрылась под плащом, положив на грудь молодого бербера ладонь и чувствуя, как эта грудь дышит. В этот миг старые стены сада, из которых при желании можно было рукой вынуть камень-другой, казались ей форпостом куда более надежным, чем родосские стены. Там, снаружи, за пределами, мог бушевать самум с угрозой занести весь город песком, или же Константинополь опять переходить из рук в руки - ей было все равно. А тонкий шерстяной плащ и плечо под ним были куда надежнее каменных стен.
Отредактировано Ясмин-хатун (2023-10-19 14:27:33)
Махди вздохнул, прижал к себе притихшую девушку, укутывая её плотнее в шерстяной плащ.
- Тебе не холодно? А так? Ты будешь мне писать, роза моя? Ну, знаешь, хабибати, я столько не напишу. Там, на Аль Бахт особо не напишешь, там качает. Верх-вниз, вверх-вниз – и молодой офицер качнулся туда-сюда, покачивая свою спутницу и рассмеялся – я буду с тобой мысленно разговаривать: как поживаешь, душа моя? Как день прошел? Что делала? Чем занималась? А ты мне будешь мысленно отвечать.
Знаешь я чем буду заниматься, когда будет свободная минутка? Я буду вязать. Ты ещё не знаешь, какой я рукодельник. Когда галера идет по ветру, галерные гребцы коротают досуг за вязанием — это заработок не плохой. За пять лет на мальтийских галерах я такой рукодельницей стал! Маме я какую красивую шаль привез! Ну и так-то, какой моряк не умеет узлы вязать! Мы, моряки, все что-то да плетем на досуге -чехлы для ножей, сумки, такие ажурные, четки. У тебя отец и брат тоже так коротают досуг? Я тебе сплету две шали: одну ажурную, с бисерными кистями, красивую-красивую, с головы до ног, ты закутаешься и будешь как облачко, как утреннее облачко, вот как утреннее такое, над морем на рассвете, такая маленькая пери.
А вторую свяжу на спицах. Теплую, пуховую, воздушную. И тогда ты не замерзнешь зимой. Я тебе сплету две шали. У мамы моей такие, ох она их любит. О, как она тебя будет кормить! До отвала. Инас -хатун на ласковые слова скупа, на заботу щедра. Она будет ворчать: ешь, дочка, ешь, через тебя стену видно. Ой, Махди, наверно девочку родители голодом морили.
И будет тебя кормить лепешками-пита с медом, лепешками с сыром, с мясом...ох, какими вкусными! Вы с ней поладите. Она у меня суровая, но добрая. А отец Юсуф-паша, тот вообще, добрый человек. Я смеюсь: папа, как же ты судьей можешь быть с твоей добротой? Судьей должна быть мама. Ты знаешь, отец идет, седой такой, с окладистой бородой, тростью подпирается, а вокруг него голуби -он их все время подкармливает, и они над ним реют, как чайки над кораблем. Родители будут тебе рады.
Махди повернулся к девушке и покрыл короткими быстрыми поцелуями-прикосновениями её лицо: глаза, лоб, щеки, намного подумав, поцеловал тонкий нос, и вдруг, что-то вспомнив, встрепенулся:
- Скажи мне, Ясмин, роза моя -как родители отнеслись к твоему отказу от сватовства сына чауша-баши? Матушка бранилась? А отец? Сильно ругался?
Осенний ветер нашел лазейку в стене и шуршал опавшими листьями, из окна кухни тянуло пряно-сладким запахом карамели и лимона.
Приказчик Мустафа, засучив рукава, оттирал подгоревший сахар с плиты, в углу кухни, сидя на ковре, всхлипывала Ракель-хатун. Мустафа ругал хозяйку:
- Ах, Ракель, ты зачем встала к плите, где у тебя ум? Это же все, что ниже пояса в кухонном жару, а ты беременная. Сказала бы мне -что я, не приготовил бы сам? Это не я захотел лукум, это наш сын захотел лукум. Ах, ты, дуреха.
- Что теперь будет, что люди скажут? – всхлипнула хатун.
Мустафа вытер руки, присел рядом на корточки, заглянул в карие блестящие от слез, как спелая черешня глаза с слипшимися ресницами.
- Ты отдыхай, Ракель, я пойду вниз, чтобы не пропустить визит Айлы-хатун с евнухами. А потом мы пойдем в лавку напротив, выбирать тебе ткань на платье к свадьбе, я куплю. Ты за три дня с платьем управишься? На четвертый день отпразднуем. Какая разница, что люди скажут? Я люблю тебя.
Отредактировано Махди-челеби (2023-10-22 14:41:50)
В преддверии грозных битв особенно важны мелочи. Когда воздух сгущается, уже видны зарницы, а гром вдалеке начинает ворчать, как цепной пес, простые вещи, самый простой ход жизни, отвлекают и вызывают улыбку. Иногда это жизненно важно.
Читатель может слегка (или не слегка) удивиться, однако ровно в то же самое время среди молодых дворян в Европе было модно плести коврики из лент и это считалось вполне мужским досугом. А в таких суровых и монотонных условиях жизни, какие предлагает море, нужно что-то, чтобы не сойти с ума. В знаменитом романе франкского писателя несправедливо брошенный в застенки и оторванный от невесты юный капитан считал зарубки на тюремной стене. А в замкнутом корабельном пространстве моряки, бывало, считали узлы да петли и не считали вражеских жизней.
Ясмин улыбнулась, услышав про вязание и на ее левой щеке появилась миловидная ямка, которую невозможно было заметить, когда ее обладательница грустила.
- Отец рассказывал, что кое-кто в море таким образом на досуге даже сколотил небольшое состояние, сбывая дело рук на берег.
Вопрос о неудавшемся сватовстве заставил сорваться вздох с розовых губ.
- Я бы сказала, что все хорошо, но я хочу быть откровенной с вами - родители все ещё гневаются на меня, - призналась дочь Мехмета, - они не бранились, нет, хуже: оба очень разочарованы. Лучше бы бранились и кричали. Они никогда не в чем мне не отказывали, а я так унизила знатного бея, которого они с любовью выбрали для меня. Но я стерплю, а они поймут чуть позже. Я сделала это ради нас и не жалею. И я говорила матушке, что мое сердце против, что я не хочу Кюршад-бея, но она настояла на знакомстве, надеялась, что я передумаю.
И она вздохнула ещё раз. Чуть помедлив, вдруг заговорила быстро, как будто вспомнила что-то.
- Ещё у меня есть важные новости, которые пока вам неизвестны. Иншалла, если судьба улыбнется нам, если все будет так, как мы с вами желаем, то человек, который представлял собой опасность, станет вам братом. Чтобы замять неловкость и не лишиться выгодного союза, бею взамен меня отдают мою сестру. Нармин это предложение приняла с охотой. Дело почти решенное, родители сговорились, но за пределы дома новость не вышла: обжегшись на молоке, дуют на воду. Я верно поступила, не то была бы сейчас обрученной невестой другого. И никогда не узнала ваших родителей, - голубые глаза потемнели от испуга. Она все ещё не до конца верила, что удалось избежать такого исхода.
- Но теперь все кончено. Все хорошо. Вы вернетесь и попросите моей руки и если Всевышний будет милостив… - она посмотрела в синие глаза, будто желая насмотреться на долгие месяцы.
Отредактировано Ясмин-хатун (2023-10-24 17:59:42)
Махди обнял девушку, спрятал её лицо у себя на груди, укрыл её голову берберским клетчатым платком шлифом, сброшенным на плечи, и замер, наслаждаясь последними минутами близости с возлюбленной.
- Это хорошо, Ясмин, роза моя, что родители Кюршада и твои сговорились - это смягчит их досаду, ведь семьи все равно породнятся. Это хорошо, хабибати.
Бербер вздохнул и закрыл глаза. Пора идти – команда была собрана на кораблях, ночь они проведут в порту, чтобы утром на рассвете отправится в залив Патрас, куда надвигается армада кафиров - надо спешить. Где-то с моря раздался трехкратный пушечный выстрел – команда к сбору.
- Надо идти, хабибати. Слышишь? Команда к сбору, тебе ещё надо попрощаться с отцом и братом. К вечеру нам всем надо быть в порту. Надо идти, моя дорогая.
Махди обнял девушку крепче, прижал к себе, закрыл глаза, вдыхая её нежный цветочный запах. Потом отстранился, взял в ладони её голову, и запрокинул, вглядываясь в лицо, в безнадежную лазурь глаз с дрожащими каплями прозрачных слез, в дрожащие ещё по-детски пухлые губы.
«Аллах милосердный и милостивый! Может, это последние минуты, когда я её вижу, когда она меня видит! Я тебя не забуду до последнего вздоха, моя хабибати! Если… ну, если мне не суждено будет вернуться».
- Не плачь, моя хорошая. Не плачь. Я буду приходить к тебе северным ветром пойразом. Как только с Черного моря засвищет и заговорит пойраз и застучит в твое окно - это я к тебе пришел, пойраз принесет к тебе мои слова. Я буду писать тебе и отправлять письма с любой оказией к дяде Умар-паше, а воспитатель Баязида Искандер-лала будет передавать их тебе. Я буду приходить к тебе северным ветром пойразом, а ты будешь со мной зимними туманами Патраса. Как только выпадет туман в заливе – я буду знать, это ты ко мне пришла. Ну, до встречи, моя Ясмин, хабибати моя. До хорошей счастливой встречи.
Он поцеловал её нежный рот долгим прощальным поцелуем, страстным и в то же время обреченным, приложил к своему лицу её ладони, встал, поклонился, приложив руку к груди и вышел из садика через ту же дверь книжной лавки, куда зашла Ясмин.
Через пару минут молодой офицер, не оглядываясь, шел по улице, ведущей в порт.
Отредактировано Махди-челеби (2023-10-29 08:34:16)
Махди попрощался с Мустафой и Ракель, ради такого дела она спустилась вниз.
- Да помогай тебе Аллах, дорогой наш - горячо пожелала Ракель. Я за тебя молиться буду, разбейте кафиров в щепы! Особенно испанцев. Они в Бехаре мою мать волокли за косы по улице и убили, а дом вместе с сестрами сожгли! А могилы деда и бабки осквернили! Ой вей, что они делали! Из могил достали и сожгли. Разбей их в щепы, убивай на палубах, никого не щади, режь по горлу, родной мой, и вернись живым! А вернешься -приходи в лавку, я тебя бесплатно обслуживать буду -бери любые книги, любые рукописи! И не переживай за Ясмин-хатун, мы её всегда встретим, приветим, любые книги и рукописи дадим, чтоб не скучала, и денег не возьмем. Невеста воина, который убивает испанцев - для нас что ангел. Иди, наш родной и ни о чем не беспокойся.
Ракель и Мустафа проводили его взглядами, стоя в проеме лавки. Хозяйка встрепенулась и толкнула локтем в бок приказчика:
- Я по глазам вижу, мой ненаглядный, что у тебя мысли удрать на корабль и мстить испанцам за меня. Не сейчас! На службу в береговой охране я согласна, на службу на флоте не согласна! У тебя через пять месяцев ребенок родиться! На кого ты нас оставишь? На деда своего? Так он старенький, а у меня здесь родни нет. Сиди дома, пока ребенку не исполнится пять лет! Я тебе повоюю. Пойду к Ясмин во двор, она переживает.
Ракель набросила шерстяной плащ, сопровождаемая советами и наставлениями Мустафы, вручившего ей поднос с горячим кофе и печеньем, толкнула дверь и позвала:
- Ясмииин! Ясмин-хатун, это я, Ракель. Я вам не помешаю, моя дорогая? Я кофе принесла, Мустафа сварил, горячий. Согрейтесь, а тот день холодный. И взбодритесь, подкрепиться надо.
Звук выстрелов заставил девушку вздрогнуть всем телом. То, чего она ждала, оказалось совсем неожиданным.
- Уже? Уже? Как рано… - пролепетала она, невольно цепляясь пальцами за сукно его субуна на груди.
Сколько времени она представляла себе этот миг, настраивалась, как подобает. Много думала о том, что если она пожелала быть спутницей человека моря, то таких минут ей предстоит ещё немало. Вернее, ее жизнь будет почти целиком состоять из расставаний и ожидания. Эта череда изредка будет окрашиваться моментами единения и счастья, чтобы после них опять пришлось отпускать и ждать. Она давно обдумала. Однако это первое расставание пришлось отнюдь не на рядовой флотской поход. А потому Ясмин почувствовала, как все башни и укрепления, выстроенные в ее голове до сих пор, разлетелись по камешку от трех холостых выстрелов. Обрушились, оглушили и погребли под собой все ее самообладание. Остатки она потратила на то, чтобы нащупать почву под ногами и ей, кажется, это удалось. Она глубоко вздохнула и после секундной слабости спокойно опустила ладони, переплетя свои пальцы с пальцами молодого бербера.
Гордая османка даже в свои столь нежные годы скорее умерла бы, чем показалась слабее, чем была на самом деле. Впервые в жизни дочери Мехмета пришлось научиться тому, как за считанные мгновения взять себя в руки.
- Я тоже попытаюсь отправить вам весточку, этим же самым способом, - пообещала она, - Если вдруг у меня будет хоть малейшая возможность, чтобы мое письмо не осталось в шкатулке, а попало в ваши руки, я ей воспользуюсь, уж поверьте. Я умею добиваться. И вашей весточки буду ждать. Да. Вы правы, пора, а мне нужно еще увидеть отца и брата. Ступайте, да хранит Аллах вас и Аль-Бахт, - тонкая белая ладонь поднялась и с девичьей робостью очертила чуть жестковатый контур смугловатой скулы.
- Галера с таким именем просто обязана быть удачливой.
И уже только когда оба поднялись со скамьи, когда она почувствовала, что у них действительно нет больше ни минуты, ее маленькое сердце пронзила такая острая боль, будто в него с размаху вошел кинжал. Вот тогда невольные слезы подкатили к глазам и дрогнули губы. Но и здесь, все еще дрожащими губами, она нашла в себе силы шепнуть ему то, что могло подкрепить его в решительный миг, какой бывает в самой жестокой битве, когда решает не столько крепкая рука, сколько воля к жизни.
- Возвращайтесь, чтобы мои ладони окрасились хной и на меня набросили расшитое красное покрывало, - шепнула дочь Мехмета, когда Махди склонился к ней для прощального поцелуя.
А потом он развернулся и быстрым шагом ушел и вместо синих глаз, теплого плеча и запаха мускуса и сандала остался лишь прозрачный воздух. И вкус его губ на горящих губах.
Дверь закрылась, девушка протянула руку вперед, словно пытаясь задержать ускользающее облако.
А потом силы покинули ее: она опустилась на каменную скамью, ещё хранившую тепло тел, закрыла лицо руками и зарыдала так горько, как никогда в своей такой ещё юной жизни.
Зов хозяйки заставил ее поднять голову.
- Ра-кель-хатун... - говорить бедняжка почти не могла, горло перехватывало, а через слипшиеся от слез ресницы контуры фигуры еврейки расплывались.
Отредактировано Ясмин-хатун (2023-10-29 14:49:07)
Ракель осторожно поставила поднос с дымящимся бронзовым кофейником на низкий деревянный резной столик и села рядом с плачущей девушкой, обняла её, нежно воркуя:
- Ну что такое, моя хорошая? Что за слезы? Ну-ну, моя хорошая, не надо плакать. Тебе надо поддерживать своих мужчин: отца, брата и жениха. Вон их у тебя сколько, мужчины на битву идут, им поддержка нужна. А они переживать за вас станут. Ну, моя хорошая, ну успокойся, девочка. Тише-тише, ласточка. Спокойней. Все живы-здравы, все домой вернуться, если их дома ждут.
Хатун вытерла хлопковым платком блестящие полоски слёз на щеках Ясмин и снова обняв, заговорила ласково-напевно, поглаживая дрожащие плечи:
- Ты вот что, Ясмин. Приходи ко мне в лавку за книгами. Бери почитать. Я Махди тринадцать лет знаю, он ещё юношей приходил к нам за книгами, когда учился в медицинской школе Хюррем. Ох, какой был он тогда красивый мальчик!
Мой Синан, пусть ему в раю легко икнется, как только Махди на порог, сразу мне: Ракель, марш наверх, командуй у печи пловом! Нечего тебе тут подолом крутить! Ревновал немножко.
Синан любил с ним поговорить о медицине, о математике, о поэзии. Я тебе книги дам, которые Махди любит: кордовских врачей, Аль-Захарви из Кордовы, Кафиса. Поэзию он любит, суфийские трактаты. Ещё он читает кафирские книги о флоте и артиллерии на латыни. Давай, я тебе подберу сейчас книги по медицине, которые он любит, из тех, что девушке читать можно, стихи Михри-хатун.
И ты будешь все о Махди знать. Вот вернется он с битвы, а его невеста станет такая ученая-ученая, как сам Махди и он удивится: откуда ты все знаешь? Вот ты и не будешь скучать, коротая время за чтением того, что читает твой Махди. Не переживай, мой цветочек, Махди мы с Синаном пять лет не видели, а потом дверь распахнулась и вот он! Вернулся с мальтийских галер! Он заговоренный, из любого ада возвращается.
Хлопнула дверь, появился Мустафа с блюдом прозрачных ромбиков лукума, покрытого кристаллами сахара, словно инеем и свернутым ковром через плечо:
- Я вам ковер принес, дорогие хатун, сейчас подушки принесу -нечего вам на холодном камне сидеть, так и простудиться недолго. И лукум уже готов, успел застыть.
Поставил на стол фаянсовое блюдо, расстелил ковер, немного помялся, подбирая слова и поклонился Ясмин:
- Дорогая Ясмин-хатун, у нас через четыре дня свадьба с Ракель. Если вы не в числе тех, кто осуждает нас, и если ваша матушка Шехназ-хатун нас не осудит и отпустит - мы вас ждем. Людей будет немного, не больше десяти человек, но зато будет такой плов, которого не ел даже султан Сулейман Кануни. Мой род - потомственные повара плова, мой дед - знаменитый на весь Стамбул пловачи, уж он такой плов сделает, что и в раю не пробовали. Приходите, Ясмин-хатун, окажите честь. Ну, если, конечно, вы нас не осуждаете. У нас ребенок будет, нам без никаха нельзя, что бы люди про нас ни говорили.
Отредактировано Тень (2023-10-30 15:51:38)
Ясмин умостила голову на широкой груди лавочницы, все еще беззвучно, судорожно всхлипывая.
- Мне так страшно, хатун. Так невыносимо страшно. Ты сказала «невеста»….
Читатель наверняка знает, что это слово, столь воздушное и нежное, означает «непознанная».
- … Мы и впрямь друг друга ещё совсем не знаем, и о нас ещё никто не знает. И мне так страшно отпускать его, когда мы только пообещались друг другу. Но Аллах знает лучше. Сложись все иначе, успей мы стать супругами, было бы ещё тяжелей.
Мне страшно, Ракель. Али-паша горячая голова, а флагман хоть и под прикрытием всегда, но противнику самая желанная цель. Я дочь реиса, я даже не могу себя успокаивать, слишком хорошо знаю, как обстоит дело. И я чувствую себя такой беспомощной. Как будто чаша переполнена. Я бы поделила сердце на три части. По одной на каждого. Потому что это больше, чем я могу вынести. Как выдержать тройной страх столько времени? Тройной. Бабочка сломала хребет моему верблюду, хатун, - горько проговорила она.
- Но я не буду больше плакать, - девушка позволила отереть себе платком влажные щеки, - У меня перед глазами пример матушки. И я научусь. Я обязана быть ей опорой, как старшая дочь. Вот. Я уже и не плачу, видишь? Смотри, - она даже благодарно улыбнулась сквозь слезы, которые ещё блестели в ее глазах.
- Он вернётся, вернутся и отец и брат. Какой это будет светлый день, день радости. Матушка всему кварталу баранину раздаст. Нужно только дождаться. А чтобы скоротать время, я буду приходить сюда, занимать ум чтением и говорить с тобой о Махди. Подумай: когда ты его узнала, я была ещё в колыбели, - она смахнула мизинцами последние слезинки, которые никак не хотели никуда уходить, и засмеялась.
Когда зашёл Мустафа, дочь Мехмета с застенчивым достоинством поправила чуть сбившийся платок, спрятав волосы. Странно было в такое смутное время слышать радостную новость, но Всевышний милостив и не даёт тучам полностью затянуть небосклон.
Ракель с присущей ей природной откровенностью (что не мешало ей хранить чужие тайны) не слишком скрывала свое с приказчиком вечернее чтение. Ей нечего было стесняться, некого опасаться. Кошель ее был туго набит, репутация крепка, вдовье положение позволяло чуть больше дозволенного, в квартале ее хорошо знали и уважали, да и община всегда горой стояла за своих. Так что влияния ей доставало. Но таких крутых и решительных шагов, несомненно, никто не ожидал.
- Никах? - удивлённо переспросила Ясмин и с благодарным кивком опустилась на постеленный ковер, - вот удивительная новость. Мне ли вас осуждать? Да и за что бы? Я могу лишь поздравить. Создание семьи угодно Аллаху. А что Ракель-хатун немного старше, так ты же знаешь, хатун, что ислам тут не смотрит на годы. Хадижа была пророку доброй и верной женой и подарила много детей. Я только рада за вас и желаю вам доброго пути. Мне отрадно и важно видеть, что жизнь продолжается. Наш дом совсем недавно посетил Аллах, у меня родилась племянница, знаешь ведь? Вот и вам дано благословение. Я приду. Попрошу брата Фарида сопроводить меня и приду. Мы оденемся так, чтобы не стеснять никого и чтобы нас не слишком заметили.
Отредактировано Ясмин-хатун (2023-11-01 12:21:02)
Ракель-хатун вздохнула от души, так, что колыхнулась её большая грудь и звякнули золотые монеты ожерелья, лежавшие на затянутом шелком бюсте почти горизонтально.
- Ну, что делать, девочка моя, что делать. Надо дождаться. Надо просто ждать, спокойно и терпеливо. Ты же с детства папу с моря ждешь? И он возвращается. И брат, чуть подрос - тоже. Тебе это дело привычное - жди. Говорят - жена моряка - вечная невеста. Зато сколько радости, когда мужчины возвращаются. Может, твой Махди и поменяет занятие, когда вернутся, там будет видно.
Вот, занимайся рукоделием, книги читай, я тебе сейчас подберу -и не будет скучно. С момента отбытия флота счет на убыль идет. Просто жди.
Услышав опасения девушки, что Али-паша горяч и рвется в бой, эмоциональная и смешливая еврейка разом изменила настроение, огромные, влажные, с изогнутыми ресницами в пол-лица коровьи глаза, подведённые сурьмой, вспыхнули насмешливыми искрами, полные губы раздвинулись в улыбке, блеснув ровными белыми зубами:
- Али-паша - горячая голова, - согласилась Ракель-хатун, - но эта горячая голова ещё и хитрая калабрийская голова. Он прячет корабли в туманах, он бьет с флангов, он очень продуманный, как Искандер Двурогий (Александр Македонский), у него всегда меньше всех потерь. Да и капудан-дерья Али-паша Муэдзин-заде мудрый полководец. У меня в лавке флотские пасутся, так что я кое-что знаю. И знаю, что будет флотилия Али-паши нападать с фланга. Это, может, и меньше опасности.
Нет, Али-паша не трус, когда надо, он кинет в бой флагман. Но… - неопределенный жест тонкой кистью, унизанной перстнями… - как бы это сказать…Али-паша храбрый, но он ещё и хитрый… Он этакий хитрый калабрийский сын шайтана, который выведет флот сухим из моря и огня и сам сухим выйдет. Ты ему верь. Он и флот спасет, и кафиров разобьет и Махди не даст пропасть. Он заговоренный, Али-паша. Не переживай, Ясмин, и не думай о плохом. Просто доверься Али-паше.
Вернулся Мустафа с ворохом подушек, раскидал их по ковру.
- Пойду сделаю салеп для Айлы-хатун. Да и вам Ракель и Ясмин-хатун, одним кофе не согреться. Мы на сегодня отпустили прислугу, чтобы не было лишних глаз и ушей, так что я за все дела сам. Спасибо вам за оказанную честь, Ясмин-хатун, что приняли приглашение. Пойду ждать Айлу-хатун и после неё запру лавку.
Приказчик ушел, а Ракель-хатун сделала большие глаза, если их вообще можно было сделать ещё больше:
- Ясмин-хатун, приходите с Фаридом-беем на свадьбу, окажите честь, - будет вкусно - такого плова, какой делает дед Мустафы не сыскать во всем Стамбуле. И будет весело - книжные торговцы и их жены люди интересные. Я сошью себе платье из лилового китайского шелка, затканного золотом, и надену алмазное ожерелье. Свадьба так свадьба, хоть и небольшая.
Ясмин-хатун, просто я люблю тебя и желаю, чтобы вы с братом как следует повеселились, а ты утешилась. И когда будем праздновать рождение ребенка - приходите. Дай Аллах, уже с Махди мужем и женой.
Отредактировано Тень (2023-11-01 12:53:06)
Две женщины, что сидели друг после друга в этом крошечном дворике, были похожи как черное и белое. Одна юная, тонкая как рисовый стебель, другая - зрелая и яркая, подобно земле в середине июля. Юная клонилась головой на плечо к зрелой, как недавно пробившийся на свет росток, в котором заложены силы, но которому необходимо время, чтобы эти силы в себе укрепить.
- Каждому из флотоводцев можно доверять. Они знают, что на кону. Иншалла, я буду ждать, что наши опытные паши, в том числе Али-паша, и все, кто находится под их командованием, принесут нам большую победу с самыми невеликими потерями, - ответила девушка с той надеждой, которая огнем теплится в сердце и освещает долгие дни ожидания.
- Смотри, хатун, я прочту все книги, что у тебя есть, и моя голова станет размером с купол Айя-Софии, Махди, вернувшись, меня не узнает и испугается, какая бы умная я ни была.
Разговор с жизнелюбивой, прагматичной Ракель, крепко стоящей ногами на земле, явно хорошо на нее подействовал. Лодка ее мыслей перестала метаться в бурлящем потоке, а как будто бы причалила к берегу. Лицо просветлело, побледневшие было щеки вновь заиграли нежными красками, слезы в глазах совсем высохли, на губы вернулась улыбка. Тревога не покинула ее полностью, но ей стало гораздо легче.
- Ты будешь очень красивая в таком наряде, хатун! - Ясмин захлопала в ладоши, - я охотно разделю с тобой радость. Тем более, что труднее всего ждать в начале и в конце. Ваш праздник скрасит первые дни, - с улыбкой сказала дочь Мехмета, - и брат Фарид придет. Сомнений нет, что он мне не откажет. Он и сам мастер на выдумки и всегда подхватывает любые затеи. Лишь бы вопреки, не как велено. Ему, как любому юноше, не сидится на месте. А уж если где-то можно повеселиться... Не уверена, буду ли беспокоить вопросами матушку в такое время или приму решение сама. Я ведь буду с братом, приличия соблюдены. А даже если матушка потом что и скажет, так это будет уже потом.
Картины будущего, такого пока ещё зыбкого, казавшегося сейчас почти невесомым и невероятным, все же заставили ее зардеться и опустить взгляд. Мужем и женой? Как до этого далеко. Но как хотелось бы верить, что так и будет…
- Дай Аллах, Ракель, - прошептала она, - если того захочет Аллах.
Отредактировано Ясмин-хатун (2023-11-04 18:06:51)
- Не, не будет у читающей женщины голова с купол мечети - череп не пустит, – серьёзно заметила Ракель, похлопав себя по лбу и рассмеялась, – зато порой такая головная боль от того, что умище девать некуда - искры из глаз. Ты замечала, джаным, когда зачитаешься или много пишешь - так голова разболится, что искры из глаз. Тогда, Ясмин-хатун, капелька, одна капелька опия в кофе и все как рукой снимет. Обязательно с кофе и обязательно одна капля. Больше - это яд, сама знаешь. Или просто кофе покрепче.
- Что касается наших флотоводцев, то… – Ракель устроилась поудобней, взбила подушки, скрестила полные ножки в полушерстяных полосатых шароварах, - все, спина начинает болеть, ноги тоже, первый ребенок в моем возрасте это тяжело - так вот, о наших капуданах-паша. Нуууу… Муэдзин-заде - человек умный, храбрый, но моря он так, как наш Али-паша, мало нюхал. Ну да ладно. Главное - что умный и храбрый. И главное, чтоб без потерь в твоей семье, Ясмин. Вот за это я буду молиться, дорогая.
Тебе ждать, хатун. И мне ждать. Ещё пять месяцев ждать ребенка, и я тревожусь. Нам с Синаном, светлая ему память, Аллах детей не дал, это первенец, а я не молода. Так что мне тревожно тоже Ясмин.
В лавке хлопнула дверь и зазвенел голос Айлы.
- О, Айла-хатун, добро пожаловать к нам, дорогая! Мустафа, проводи к нам Айлу-хатун.
Отредактировано Тень (2023-11-06 17:30:16)
Девушка встрепенулась. Приложила к губам платок, потому как только что все-таки подсластила свою горечь кусочком лукума. Он был свежайшим, прозрачным, как драгоценный камень, и растаял на языке, оставив вкус розовой воды.
- Я здесь, сестрица, - отозвалась она на голос.
- Хатун, - дочь Мехмета взяла в свои руки ладони собеседницы, - Ракель-хатун, ты вряд ли можешь даже представить, что ты для нас сделала. Если бы не твое дозволение, я не смогла бы проститься с ним спокойно, без опаски, не думая, что в любой момент нас могут увидеть. Никогда тебе этого не забуду, - коснулась поцелуем ее оливково-розовой щеки.
- Мне пора: абла говорила, что как она придет, нужно сразу бежать. Пришли мне на днях любую книгу на твой выбор и вложи в нее записку, когда нам с братом быть здесь. Мы будем. Дома сейчас не до нас, суета, но мы должны успеть к отцу и брату, поговорить с ними и проститься. Мы, женщины, проводим их в паланкине, затем сразу поедем в йалы, сахильхане: наш летний особняк в Бешикташе, где вид на Босфор. Еще тепло, так что переночуем там, уже всё готово. Туда же пригласили хафизу читать Коран, чтобы ободриться и поднять дух, а ранним утром, на рассвете, с террасы-эйвана будем смотреть, как отходит флот и так проводим их еще раз. А потом вернемся домой и пойдет счет дням.
Уже в носилках, сидя бок о бок с невесткой и склонив голову ей на плечо, под мерное покачивание, она, прикрыв глаза и касаясь кончиками пальцев своих губ, вспоминала и улыбалась сама себе. Несколько долгих месяцев. Долгих до бесконечности. Но ей предстояло найти силы в воспоминаниях об этом прощании, чтобы пережить эти месяцы.
Эпизод завершен.
Вы здесь » Vive la France: летопись Ренессанса » 1570-1578 » L'est » Но пробил час разлуки непреклонной. Стамбул, октябрь 1571 года
