«Станьте, препоясав чресла ваши истиною и облекшись в броню праведности, и обув ноги в готовность благовествовать мир; а паче всего возьмите щит веры, которым возможете угасить все раскаленные стрелы лукавого; и шлем спасения возьмите, и меч духовный, который есть Слово Божие».

При всем уважении к апостолу Павлу (покровителю дядюшки Паоло) и к его советам, которые мы осмелились привести для дражайшего читателя чуть выше, внучка Альда не стала ограничиваться духовным оружием. Кто хорошо ее знал, мог утверждать с уверенностью: эта женщина никогда ничего не делала просто так.

Нынешним вечером в этом можно было убедиться своими глазами.

В покои, которые предоставил сестре Хасан-паша, заходила венецианка, а вышла понтийская гречанка.

Грудь целомудренно прикрывала тонкая белая камиза, которую греки называют спалеропон, верхнее платье-зупун радовало взор тем глубоким красным цветом, который так к лицу брюнеткам, разнообразия юбке придавала фота - расшитый передник, а стан мягко обнимал званар, поясная шаль. Затягивать слишком сильно не было нужды. Быстрая как птица, молодая госпожа Аримонди не отяжелела со времен девичества в отличие от коренастых, широкобёдрых гречанок. Как будто тело упорно не хотело притягивать к земле ее упрямый, парящий дух. Быстрая жестом и словом, жила скоро и споро, вечно летела по срочному делу, как будто Гермес поделился с ней крылатыми сандалиями. Причём, видимо, заставил те уменьшиться до размера ее нежных ступней, дабы ненароком не слетели и земной грешный мир не лишился такого создания. Богам ведь не сложно.

Но покамест в зримом мире означенная ножка была обута в маленькие чёрные бархатные туфли, расшитые стеклянным бисером. Зупун с нижними юбками ни их, ни щиколоток не скрывает.

Помогая одеться, затягивая шаль на поясе и набрасывая лёгкий шелковый платок на уложенные вокруг головы волосы, служанка даже смахнула скупую слезу.

- Ты что это?

- Хорошо вам, ну точно картинка из лавки. Только таплу* и две косы бы, моя госпожа, потому как вы словно девица.

Поверх шали гибкую талию охватывал широкий традиционный пояс с чеканной иконой на месте пряжки. По сдержанному, благородному мерцанию легко узнавалось серебро с чернением. И так же сдержанно и с достоинством смотрела с иконы святая Камилла Ровенская.

К вечеру ветер с моря нагнал ту самую майскую прохладу, которой наслаждаются северяне и которой лишены жители юга. Катифэ, короткая куртка из чёрного бархата, тоже часть традиционного костюма, пришёлся весьма кстати. В чёрном линии плеч сестры Хасана-паши казались ещё более плавными.

Приветственную речь брата Альдина выслушала, склонив голову в знак приветствия и опустив глаза, как требуют приличия. Когда Хасан закончил, длинные ресницы вновь взметнулись, открывая спокойный, глубокий взгляд. Право христианки, в отличие от последовательниц Пророка. Негромко, но без тени робости прожурчал голос, всего лишь несколько фраз, по-итальянски и по-гречески, чтобы ее услышал каждый:

- Паша, господа, для меня присутствовать здесь великая честь, которой я обязана брату. Брат говорил о миссии. Как женщина, могу лишь смиренно молить Господа, чтобы дал моим устам хоть сотую долю гения Златоуста. При этом каждый из достойнейших присутствующих заслужил вечер радости и покоя. На краткий миг забудем о терниях, господа, сеньоры, эфендилер, кириес, будь в кубках греческое или щербет.

Что ж, кто хоть немного общался с дочерьми Евы, тот понимает, что через длинные ресницы (излюбленный приём) они видят порой больше, чем глядя прямо в глаза. А «я всего лишь женщина» всегда значит одно: «вы всего лишь мужчины».

Однако сейчас о сильную руку Хасана-паши опиралось хрупкое и изящное создание с мягкой улыбкой (в первую очередь Улучу, робеть соотечественника она и не помышляла), куда больше похожее на серну, чем на светскую львицу.

Отредактировано Камилла Мануцио (2022-07-10 11:05:38)

Нет ничего ни более хлебосольного, ни более роскошного, чем османский банкет XVI века. И даже здесь, на острове, оба паши, и Али, и Хасан, явно постарались показать венецианцам, что такое истинно восточное гостеприимство.

Не удержались они, однако, и от щелчков по носу их европейских гостей. И то, и другое Орхан одобрял - послы должны досыта вкусить турецкого гостеприимства, но у них должна остаться изжога.

С Селимом он, конечно, разместился рядом. Братья с детства умели подавать друг другу знаки, переговариваясь так, чтобы они могли друг друга понимать, а гости их отца нет. Вот и сейчас молодой реис пересмеивался с братом глазами.

- Уж наши реисы угостят послов на славу, - говорили глаза и улыбка старшего из пашазаде.

Орхан ценил таланты Хасана, ценил его храбрость, соленый юмор, ценил и умение подразнить врага. Для османов происхождение никогда не имело решающего значения. Только заслуги, верность султану и личные достоинства. Кто умел крикнуть громче всех во время штурма вражеской крепости, ударить сильнее всех саблей, разгромить вражескую эскадру. Хасан был способен на все это. Однако изящным гяуром пашазаде никогда не видел своего реиса и не представлял его таковым. Потому был совершенно ошарашен райской птичкой, выросшей в этом орлином гнезде, столь не похожей как на своего брата, так и на виденных доныне женщин. Правда, признаваться Селиму в живейшем интересе к венецианской переговорщице (и по совместительству родственнице его непосредственного начальства) молодой реис не собирался.

И всё до некоторых пор шло прекрасно. Только глаза адмирала цвета серого непогожего моря невольно загорелись при появлении Альдины и, кажется, выдали его с головой. Оборвав разговор с братом на полуслове, не слушая приветственную речь бейлербея, он скользил восхищенным взглядом по изящной фигуре в традиционно короткой юбке греческого костюма.

Отредактировано Орхан-бей (2022-07-13 18:56:23)

Любой тактик знает: первым делом необходимо оценить диспозицию. Пока мона Аримонди шла, улыбаясь, с братом об руку к своему месту, туда, где восседал Али-паша, уже успела для себя отметить, кого где рассадили, хотя с кем-то была ещё и вовсе незнакома.

Почтенные венецианские мужи заметно ерзали за низкими столами. Категорически не привыкли трапезничать в такой манере и теперь усиленно старались если не устроиться поудобнее, то хоть сохранить достоинство.

- Ничего, - внутренне усмехнулась Альдина, - для успешных переговоров нужна порой гибкость не только пунктов соглашения, но и суставов. Пришлось же туркам в Европе привыкать к высоким столам и они недурно это освоили.

В подтверждение своей мысли, бросила скользящий взгляд туда, где сидел младший пашазаде, ее османский знакомый.

И тут сестра бывшего Антонио поняла, почему с самого порога испытывала странное ощущение. Нечто похожее на беспокойство, что заставляет тонкие натуры обернуться, когда на них кто-то пристально смотрит. Занятая приветствиями, однако, не осознавала причину, пока сейчас неожиданно для себя не встретилась глазами с реисом Джамили, старшим братом Селима. Братья, разумеется, сидели рядом. И старший глядел так, что она невольно почувствовала, как к щекам прихлынула краска. Ещё и оделся в изумрудное, рыжий костёр на зелёной траве. Красивый костёр, нужно признать. Ну и дерзость!

На комплименты Джованни Галеани в свою сторону Камилла ответила таким же смеющимся взглядом и в той же шутливой манере:

- О, вы слишком добры ко мне, мой сеньор, все языки знает лишь Всевышний, - молодая женщина, подойдя об руку с Хасаном, с грациозным спокойным достоинством опустилась на шитые подушки подле Али-паши.

- Да и разве я дерзну назваться хозяйкой здесь, среди мужей различных религий, но громких имен? А вот как единственная тут, кто побывал первобрачной невестой, причём не так уж давно, чтобы подзабыть, утверждаю: вы правы. Роль эта по плечу разве что сильному мужчине, но точно не слабой женщине. Уж поверьте: женщину к концу дня от усталости просто не держат ноги. А штормит изнутри не переставая, как при самом первом выходе в море в непогоду. И непременно надо улыбаться, иначе шептаться начнут, что с невестой точно что-то не так. Вот удовольствие! Упаси Бог. Сегодняшняя роль куда приятнее. Поэтому я не стану злоупотреблять великодушием брата и вашей добротой: ни хозяйка, ни невеста, но гостья здесь и ваша покорная слуга, которая о вас много слышала от брата и не только и весьма любопытствует наконец познакомиться лично.

С улыбкой приложила к груди ладонь, чуть качнула головой. Звякнули чеканные серебряные серьги, с тонким кокетством выставленные из-под воздушного платка так, чтобы украшать, а не прятаться под тканью. Мелодично отозвались серебряные браслеты на запястьях. Мягко блеснули внимательные, умные глаза цвета тёмного ореха под тёмными, будто нарисованными кистью с тонким концом бровями вразлет.

Теперь все, кто должен был присутствовать на этом необычном вечере, уже находились на своих местах и музыканты за своей ширмой по знаку негромко затянули благозвучную и гармоничную арабскую мелодию. Кто положил пальцы на струны цитры, лютни, тамбура, кто ладонь на барабан из глины и козлиной кожи в форме кубка, именуемый дарбука, кто поднёс к губам тростниковую флейту - ней.

Улыбчивые слуги, которые до того тактично и незаметно стояли возле стен, теперь бесшумно заскользили, разнося на низкие столики серебряные подносы.

Словом, если не знать изнанки, то картина очень напоминала исламский рай или миниатюру восточного художника. Этакого дерзновенного, который нарушил строгий запрет Священной книги и рискнул изобразить людей. Причём не пожалел ярких красок.

- Тогда калабрийки выносливы, как Аталанта! - со смехом воскликнула Альдина, - передайте  мои восторги вашей кузине, паша. Я на двадцать первом часу этого долгого дня была очень счастливой, но очень дремлющей на ходу новобрачной.

Вопрос Али-паши для моны неожиданностью совсем не стал. Греческий наряд она надела сегодня не для того, чтобы покрасоваться. Вместе с любезностями, которыми  Альдина обменивалась с капуданом-дерья, это был знак для венецианских мужей, знак, ясный как день: Порта ее поддержит. И коли так, то и «святой» инквизиции и Сенату придётся считаться.

И если необходимо вмешательство турок, значит, так тому и быть.

- Передо мной самой уже несколько лет стоит задача тройная, почти невыполнимая, досточтимый мессир Джованни,  - шепотом вздохнула в ответ Камилла; женской интуицией угадывала, что сыну Бирно будет приятно такое обращение, - брат, муж и Венеция. Все трое мне дороги. Я как кусок турецкого лукума, который тянут в разные стороны. И что мне остаётся делать? Уповать на милость Божью? Хорошо, но явно недостаточно. Остаются люди, такие, как вы. Я знаю о вас. Знаю, как вам удаётся вести корабли между Сциллой и Харибдой и тайно помогать там, где кроме вас никто не поможет. Закрываются монастыри, уничтожаются греческие иконы, богослужение разрешают лишь на латыни. Община в отчаянии. Если не вы с вашим большим сердцем, ловкостью и влиянием, то кто?

Внучка Альда повидала много  сильных мира. Знала цену велеречивым обещаниям, которые расточают заранее.

Однако в живом, проницательном взгляде этого человека с густым калабрийским говором она видела  больше: искреннее участие. Редкость для облечённых властью, как на суше так и на море.

Тонкие пальцы обвили ножку кубка.

- Благодарю, паша, - уже вслух произнесла она, поднимая свой бокал и это был не просто ответ на тост.

И вновь посмотрела в сторону сыновей Мехмета.

- Я только однажды была в Константинополе и меня город, признаться, впечатлил. Так почему не внять тем, кто в этом городе родился? Расскажите, господин адмирал, - обратилась она к старшему пашазаде, - о Стамбуле или о своих морских приключениях, все с удовольствием послушают.

Отредактировано Камилла Мануцио (2022-07-28 12:29:35)

Упреждающий шёпот подействовал как соломинка против лавины, однако беспокойства во взгляде младшего пашазаде не наблюдалось. Скорее, лёгкое сочувствие. Селим невольно закусил губы, чтобы не рассмеяться. Судя по тому, что старший братец походил сейчас на охотничью гончую (ноздри трепещут, в глазах блеск), служба довольно долго не оставляла тому времени для земных радостей. Не палач же он, в самом деле, попрекать водой караванщика после перехода через пустыню, когда у того рот до крови растрескался. Это даже жестоко.

Что ж, пусть пока смотрит и говорит, удержать горную реку в период половодья невозможно.

Только вспомнив отповедь, которой братец угостил его зимой в ответ на откровенность, саркастичной усмешки бей не мог сдержать. И этот человек его призывал к осмотрительности!

- Напиши о Стамбуле поэму, Орхан-реис, - невинно посоветовал он тому с самой медовой интонацией, - напиши. Аллах свидетель, брат, она разойдётся в народ, как некогда стихи Фигани. Что до меня, я не могу быть объективным судьей. Не могу никак принять в этом вопросе сторону паши, ибо мне негоже подмечать недостатки собственной матери. Это харам, грех. А нам город колыбель. Он слышал первый крик наш с братом и первый крик наших сыновей. Кроме того, - гордый, спокойный взгляд в сторону венецианских послов, сопровождаемый  чуть снисходительной полуулыбкой, - когда центром мира был ещё не наш Константинополь, а Рим, кто помнил его изъяны? Их ведь имелось предостаточно, вы согласны, прекрасная госпожа? Сеньоры? Вот и я не помню недостатков Стамбула, какой бы ветер ни дул, дорогой Али-паша, - со смехом закончил молодой бей.

- Да, между прочим, новости про Навруз*, безусловно, хороши в шавваль, когда уже завершился священный месяц и отгремел благословенный Ид-аль-Фитр, байрам**, - протянул Селим, смешливым взглядом поддразнивая брата, - но если вы, паши, не откажетесь от новостей посвежее, чем имеются в запасе у Орхана-реиса, так у меня найдется пара-другая побасёнок, у которых ещё не успела от времени вырасти окладистая борода.

Младший пашазаде продёрнул сквозь пальцы и огладил воображаемую длинную бороду правой рукой, обнаженной сейчас до локтя. Правоверные, как известно, едят исключительно лишь правой и перед трапезой тщательно подкатывают рукав, а длинную его часть заправляют вовнутрь, чтобы сохранить чистым.

К запахам кушаний и восточных курений примешивался сильный розовый дух: каждого, как это принято в исламе, обнесли ароматной водой для полоскания рук и хозяйское «бисмилля»***, наконец, положило настоящее начало празднеству.

Отредактировано Селим-бей (2022-08-08 22:55:09)

- Тьфу на этот Стамбул, чтоб он провалился –подумал Килыч, от души плюнув  апельсиновой косточкой в фаянсовое блюдо для объедков, поданное слугой – У меня, господа, хатун плачет, готовясь к переезду –каково ей, островитянке, расстаться с любимой Джербой, с родными, друзьями, со всем, что мило её сердцу и ехать в благословенный Стамбул? "Чума его порази" Стамбул прекрасен, слов нет, но мы островитяне и любим свою Джербу и Тунис, такие мы с Селиме-хатун островные  дикари." Там в Стамбуле узкие грязные улицы, там базарная вонь, я там чешусь как паршивый пес и моя болезнь расцветает, а душа чахнет от тоски".
Я давно стал алжирцем, я люблю Тунис и Джербу, там прошла моя юность и молодость, там я встретил Селиме, а Тургут был мне вторым отцом. В Тунисе жарко и сухо, на улицах пахнет специями и жасмином, там я себя чувствую хорошо и моя болезнь отступает, а тунисцы улыбаются мне при встрече. Как ни прекрасен Стамбул и как я им ни восхищен, но Джерба и Тунис мне стали родиной. " Через месяц из кладок морских черепах выведутся черепашата и моя Селиме, обмотав вокруг талии подол и подвернув штанишки, так что её красивые ноги на всем моем виду, будет как в детстве, носить черепашат к морю в большой плоской корзине, да бог меня люби, у меня на флоте черепахи в суп не идут ради Селиме, я сам их полюбил. От одной мысли, что это будет в последний раз, мне самому плакать хочется. Что Селиме-хатун будет в Черное море с берега носить? Студенистых медуз и вонючие водоросли?" Подожди парень, тьфу вторично – второй раз капудан-дерья плюнул апельсиновую косточку – Нет, детишки, старого пса новым фокусам не выучишь, я оставляю все лучшее в моей жизни в Тунисе и мне горько. Это надо запить –Улуч поднес к губам кубок с греческим вином.
- Что касается вашего мнения, мона Камилла, об изоляции стамбульских женщин, то да! Греко-мусульманки на островах куда более независимы, чем они. Хотя, их никто не ограничивает в занятиях благотворительностью и мужчины относятся к этому с уважением. Женщины не только строят бани, больницы и мечети, но сами контролируют строительство, расходы, бегают по стойкам и командуют, организуют литературные и музыкальные конкурсы с поощрением талантливых поэтов, певцов и музыкантов, среди женщин немало прекрасно образованных, так что, надеюсь, увидеть вас в следующий раз в Стамбуле и наши плохие прогнозы не оправдаются.
Улуч Али наклонился к Камилле и прошептал, вдыхая запах её кожи, густых волос и цветочного аромата, чем-то напоминающий жасминный дух родного Туниса:
- Мона, надеюсь вместе с Селиме-хатун увидеть вас в Стамбуле. Моя хатун умна, подруги и связи у неё есть, есть смысл выйти на Нурбану-султан. Она венецианка и её отец Веньер, её мать арберешка, греко-католичка и потомок Баста –знаменитого адъютанта самого князя Скандерберга, она с сочувствием отнесется к бедам венецианской общины греко-католиков.
Улуч обернулся к сыновьям старого адмирала.
- Селим, сынок, так какие новости и тайны, которые можно поведать, ты принес из Стамбула? И как жив-здрав ваш отец, почтенный Мехмет-паша, храни его Аллах?

Отредактировано Улуч Али (2022-08-16 11:14:16)

Хозяин праздника сидел среди другой группы почетных гостей –за столиком с венецианским послами и наслаждался родным венецианским наречием, этой безумно изысканной смесью постклассического греческого александрийского койне и остроумного аттическо-романского языка, выслушивая светские венецианские новости, тогда как противоположная группа делилась стамбульскими.
Наслаждался бы, если бы… Если бы его взор не привлекал светловолосый изящный юноша с капризно изогнутой линией кораллового рта и томным взглядом влажных порочных глаз, подобно как грейхаунда, древнюю кельтскую гончую, привлекает запах крови раненой добычи на влажной росе.
Два равно сильных демона терзали сердце Хасана Венициано-паши: ревность и зависть. Начнем с зависти. Экс-Антонио Мануцио до пересохших губ, до душевной боли завидовал военной славе Килыча Али-паши. Как страстно люди хотят быть тем, кем они не могут быть и пренебрегают теме способностями, которыми их одарил милостивый бог!
Был ли Хасан-Антонио выдающимся воином ислама или изящным кафиром? Он был тем, кем родился. Поколения римского рода ученых создали гениального лингвиста. Многое, им открытое, но не применимое во времена Антонио, нашло применение в компьютерной грамоте и я, набирая этот текст, пользуюсь открытиями великого внука Великого Альда.
А вот на счет флотоводческого гения…Ну не станет птица-секретарь альбатросом. Хасан был честолюбивым и храбрым. Это да. Но…ни одной победы на море и одна –единственная провальная операция. У Хасана хватало ума не лезть впереди калабрийского дьявола в пекло, он не брал на себя ответственность в морских боях и не позорился провалами. Но и не блистал. До сына рыбака, рожденного у самой кромки океанского прибоя, уроженца нищего региона, породившего через триста лет сицилийскую мафию, а по натуре своей и бывший её предтечей – до гения Килыча вице-бейлербею было как до Пекина ползком. Кому что дано.
Ревность. Само собой, самая сильная ревность бывает к более успешному сопернику, обошедшему тебя и по карьерной лестнице, и в любви. «Ром, плеть и содомия –вот и все традиции королевского флота». Али-паша, к своему проклятью или счастью, являл собой образец невероятно яркой, лениво-пьянящей смуглой кареглазой чувственной средиземноморской красоты, а посему прошел традиционный путь юного галерного гребца, любовника адмирала –покровителя Пияле-паши до капудана-дерья, который сам выбирает, кого любить. Подобно большинству корсар Али-паша был бисексуален, как двуприродна двояко дышащая амфибия.
- Прошу прощения, дорогие господа послы, я вас покину на пару минут, обязанности хозяина призывают меня –Хасан-паша поднялся и проходя мимо, дотронулся до плеча русоволосого юноши:
- Берат-реис, следуй за мной, посмотрим, все ли готово для продолжения празднества в саду.

Отредактировано Хасан Венециано (2022-09-01 18:10:17)