Vive la France: летопись Ренессанса |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Vive la France: летопись Ренессанса » 1570-1578 » République vénitienne » И была ночь и было утро. День первый. Венеция, февраль 1572 года
И сказал Бог: да будет свет. И стал свет.
И увидел Бог свет, что он хорош, и отделил Бог свет от тьмы.
И назвал Бог свет днем, а тьму ночью. И был вечер, и было утро: день один.
Бытие 1:3-6
Во имя Аллаха Милостивого и Милосердного!
Клянусь ночью, которая покрывает землю!
Клянусь Тем, Кто создал мужчину и женщину!
Ваши стремления различны.
Коран, сура «Аль-Лайл» («Ночь»)
Действующие лица: Мустафа, Селим-бей и др.
Отредактировано Селим-бей (2020-10-06 17:56:29)
Пузатый купец деловито сновал по всему периметру своей лавки. Надо же перед открытием проверить, все ли готово к новому торговому дню. В пухлых пальцах тускло чадила масляная лампа, освещавшая ему поле деятельности. Узкие глазки, которые, казалось бы, скромно прятались где-то между массивными надбровными дугами и круглыми щеками, сейчас блестели, как агатовые бусины и бегали от товара к товару, от одного угла к другому, дабы ничего не пропустить. Поправить ковер, подвинуть на место флакон, который некстати выделился из стройного ряда сотоварищей, как выделяется из строя шагнувший вперёд солдат, подуть на искусно расшитые шелковые платки, дабы убедиться, что они наиболее выигрышно развешены, красиво разлетаются от движения воздуха и невозможно будет отвести взгляд, когда они взметнутся подобно крылу Симурга, красиво разровнять специи, соорудив аккуратные горки с гладкими склонами... Мало ли дел.
Только-только начинало светать, а Онур давно уже был на ногах. Утренний кофе пить со спокойной душой можно лишь тогда, когда все уже готово. Его супруга встала и того раньше, чтобы сотворить тесто для свежих сладостей. Открыться лавка должна была не раньше, чем в девять часов утра, а потому надо ли говорить, в какое изумление поверг купца настойчивый стук в дверь. Это что же могло так понадобиться покупателю, что нельзя дождаться нужного часа?
- Лавка ещё закрыта, - крикнул турок и продолжил свой обход, даже не подходя к двери.
Отредактировано Онур (2020-10-07 16:14:45)
Ранее февральское венецианское утро можно было бы сравнить со стамбульским. Такая же промозглая сырость от моря, те же пронзительные крики чаек и туман, клубящийся туман, вечный спутник остывающей воды. Но сейчас Мустафе - другу и музыканту блистательного Селим-бея было не до сравнений города дожей со столицей Блистательной порты. Да и вообще в этот момент парню было ни до чего. Мустафа страдал от похмелья. Не то чтобы этот достойный сын своего народа был подвержен греху пьянства. Такого за ним обычно не водилось. Но молодой человек был жаден до знаний и впитывал как губка культуру народа, среди которого ему приходится жить. Здесь, в Венеции, он завел друзей среди местной молодежи. И вот один из них, по имени Пьетро Гричарди, вчера праздновал последний день своей холостяцкой свободы. Среди приглашенных был и Мустафа. Не привыкший к выпивке наравне с ватагой молодых венецианцев, наш мусульманин ощутил в полной мере все муки, которые несёт за собой похмелье. Притом смотреть на кислые вина местного кабака с поэтичным называнием "Нептун и яичница" турок был уже не в состоянии. Душа просила небольшой армуд с напитком его родины - араком. Достать искомое можно было в двух местах: доме его господина и у купца Онура. Похмелье не лишило молодого человека живости ума, потому он быстро сообразил, что идти домой не лучшая идея. Вряд ли Огюз-ага, как звали хозяйского повара, бросится похмелять загулявшего слугу по первой просьбе. А тратить время на препирательства Мустафа был уже не в состоянии. Да и идти к хозяйским погребам было почти вдвое дольше. К тому же огромным плюсом арака из погреба Онура было то, что он настаивал его на анисе. Так его научил один знакомый грек ещё в те далёкие времена, когда Онур жил в доме своего отца в Мугле. И с тех пор равному его араку не было в подлунном мире. Оказавшись возле лавки купца Онура, Мустафа постучал в давно знакомую дверь.
- Открывай, Онур-эфенди, - отозвался парень на совет хозяина не беспокоить его в столь ранний час, - это я, Мустафа.
Отредактировано Мустафа (2020-10-07 17:46:05)
Знакомый голос да и имя сподвигли хозяина поспешить к дверям, чуть шаркая туфлями без задника. Глянув в окошечко и разулыбавшись, он отодвинул засов, больше похожий на балку, такой тяжёлый и надёжный, какой совершенно необходим в месте, где хранится одного только черного перца на цену доброй лошади со всей сбруей, не говоря уже о золоте и шёлке. Даже крепкая рука Онура не без усилия справлялась с этой скромной щеколдочкой. В конце концов засов подался и позволил толкнуть дверь, столь же весомую и достойную всяческого уважения.
- Машалла! С утра пораньше такие важные гости. Проходи, проходи и в следующий раз, когда захочешь затемно выпить со мной кофе, проходи накануне и устраивайся на ночь прямо тут, чтобы далеко не ходить, - хмыкнул купец с фамильярностью, допустимой в адрес давнего знакомого и доброго приятеля.
Впустив гостя и добрую порцию холодного воздуха заодно с ним, дверь тут же закрылась, чтобы не выстужать лавку. Чуть осоловелый взгляд Мустафы и залихватски сбившаяся на бок шапка избавили купца от вопросов о причине визита.
- О, Мекка и Медина! У тебя, я вижу, была веселая ночь. Впрочем, в таком городе от соблазнов удержаться трудно, а? Будь я лет на двадцать помоложе... - смешливые искры в глазах сменились мечтательными. Онур хоть и был правоверным последователем пророка, не отличался ни ханжескими, ни излишне суровыми взглядами. Разве же в торговле с такими выживешь? Да к тому же он очень недурно относился к этому юному пройдохе с его совершенно невинными грешками. Ради справедливости, у того все в руках и под ногами горело. С такой прытью можно успеть всё.
- Знаю я тебя. Вот скажи мне, как это тебе удаётся, джиннов брат, и себя не позабыть и интересы своего господина?
Мустафа юркнул в приоткрытую дверь с наслаждением вдыхая запахи, витающие в лавке купца Онура. Запахи специй, кофе и дорогих масел, которыми торговал Онур-эфенди мысленно возвращали Мустафу домой, в родной Стамбул. Молодой турок любил эти запахи. Они рождали у него ностальгию и воспоминания о доме. О матери, хлопочущей по хозяйству, о красавице-сестре, оставшейся в родительском доме, о базаре, где он часто играл в нарды с торговцами шелком, о тайных мейхане, расположенных в темных закоулках этого древнего города. Там можно было пить ароматный арак, наслаждаясь одновременно кальяном и созерцать зрелище, достойное самого султана - танец семи покрывал...
Звуки родного наречия ласкали душу. Придёшь к Онуру в лавку и словно на родине окажешься.
- Альхамдулиллях! - воскликнул Мустафа и опустился на подушки у низкого столика., - как же у тебя хорошо! Как дома.
- Да, ночка выдалась веселой. Сын купца Гричарди отмечал мальчишник. Ты же знаешь как эти гяуры пить здоровы? - спросил молодой человек Онура, потирая тонкими, музыкальными пальцами виски, ощущая, что иначе его голова грозит лопнуть как спелая тыква, - а вина их родины разве сравнятся с твоим араком? - Мустафа лукаво зыркнул на собеседника и широко улыбнулся, - вот я и выгляжу как венецианский гуляка.
Он и впрямь был всё ещё бледноват от мучившего его похмелья.
- Как успеваю? Да очень просто - делу время, потехе час. Вот выделю часок на потеху, а он за собой ещё пяток приятелей приведет. Но в остальное время я молюсь и тружусь, - он воздел ладони к потолку. И лишь пляшущие в глазах шайтаны давали понять собеседнику, что это смирение притворно.
- Онур-эфенди, - жалобно посмотрел Мустафа на хозяина дома, - дай чарочку своего божественного арака, спаси правоверного от неминуемой гибели.
Отредактировано Мустафа (2020-10-08 17:33:29)
Онур ответил на этот спектакль одного актера хохотом от всей души, так что его солидное брюшко даже подпрыгнуло.
- Ах ты, молитвенник, трудяга и постник. Смотри, с такими благими намерениями ты раньше меня наденешь зелёную чалму и галабею*, а я ведь тебе в отцы гожусь. Но покамест ты еще не хаджи, то ладно уж, так и быть, избавлю тебя от страданий. Плесну львиного молока. Тем более что Пророк не одобрял вино, но ничего не говорил о дистиллятах.
Они находились сейчас в одном из внутренних помещений лавки, куда доступа посторонним не было. Уютное, устланное коврами местечко, где сам хозяин лавки мог вкусить заслуженный отдых, когда посетители уж слишком морочили голову.
Купец порылся где-то в углу и раскопал спасительный небольшой бурдюк. В такой благодаря его скромным размерам как раз весьма удобно было отливать из бочки и хранить потом в прохладном месте. Взболтал, помял в руках, любовно посмотрел и причмокнул губами в предвкушении. Достал два небольших стаканчика венецианского стекла, капнул туда нектару. По комнате поплыл запах аниса. Прозрачной струей потекла вода из кувшина и произошло небольшое чудо: напиток в стаканах стал белым - полностью оправдал свое народное название, «львиное молоко».
Конечно, в Стамбуле с этим делом было куда как сложнее. Ракы занимались только немусульмане: албанцы да греки. Для правоверных она считалась все же вне закона. А здесь можно иногда себе позволить полакомиться.
Онур протянул страдальцу чарочку.
- Хоть и поделом тебе, наперед знай свою меру, но ладно, держи уж, болезный. Да закусывай, на пустой желудок негоже, не пользительно. Скажи спасибо Фидан-хатун, она уж успела на скорую руку завтрак собрать, чтоб от работы не отвлекаться. Давеча уже к часу пополудни нам пришлось отказывать покупателям в сладостях, не поверишь, все разобрали - так она уж несколько дней с вечера делает двойной замес, дочь ей помогает. Сейчас у них с Мелек самая жаркая пора. Вот заранее и похлопотала, как знала, что этакий падишах к нам забредет.
Привычка - вторая натура и купец, кажется, не намерен был переучиваться на местный лад. На подносе, который он поставил на небольшое возвышение, где и уселся на подушки Мустафа, стояла дюжина маленьких плошек с разными закусками. Европеец пришел бы в полнейшее недоумение, ибо сладкое сочеталось здесь с острым и солёным - от меда и варенья до суджука - турецкой сухой колбасы, - и оливок, зелёных и темных. Как раз последнее из всего разнообразия вкусов и должно было заинтересовать Мустафу в качестве закуски.
*Галабея - арабская белая рубаха. Вкупе с зелёной чалмой ее носят те, кто совершил паломничество в Мекку. Хотя бы один раз в жизни мусульманин обязан это сделать.
Отредактировано Онур (2020-10-10 11:39:11)
- Онур, ты мой избавитель! - провозгласил Мустафа, с вожделением глядя на заветный бурдюк, - Да продлит Аллах твои дни! Я готов почитать тебя величайшим из правоверных, хоть ты ещё не совершил хадж. Какие наши годы, совершим. К тому же ты сегодня спас правоверного, а это может быть зачтено как часть хаджа.
Стол, заставленный тарелочками и пиалами с закусками столь милыми сердцу любого подданного властителя дома Османа, не мог не радовать глаз. Мустафа с удовольствием потер ладони. Его жадный взгляд, брошенный на стопки, полные львиного молока, не оставлял сомнений - приближенный Селим-бея знает толк в настоящем турецком застолье.
Музыкант с наслаждением отправив в рот пяток мелких холодных рыбок, жареных на углях и именуемых на его родине «барабуни». Блаженно зажмурился и опрокинул стопку. Тепло разлилось в нутре молодого чревоугодника, последствия бурной ночи начали отступать. В глазах молодого турка, ещё секунду назад затянутых пеленой, вновь блеснуло лукавство. Он довольно крякнул, губы растянулись в блаженной улыбке, а на щеки вернулся обычный румянец. Арак оказался на инжире, а инжир, как известно, придает напитку особый аромат и дополнительную мягкость, что жизнелюб и чревоугодник Мустафа не мог не оценить.
- Ммм, Онур, ты волшебник! Какие джины научили тебя этому чародейству? - словно сытый кот промурлыкал Мустафа, протягивая руку к пиале с оливками. Рядом с ней стояло блюдо с султан-лукумом.
- Это ангельское блюдо сделали нежные ручки твоей дочери? - спросил молодой турок, любуясь лакомством, которое поблескивало гранатовыми зёрнами и половинками грецких орехов, - Тогда она поистине искуснее, чем лучшие повара нашего султана. Ай, Онур, зашлю я к тебе сватов, ой зашлю, - лукаво стрельнул Мустафа глазами в собеседника и отправил в рот кусок молодого овечьего сыра.
- А кто ж у тебя вчера в два часа пополудни весь лукум скупил? Неужто ты заделался поставщиком местного дожа? - спросил он.
Отредактировано Мастер (2020-10-11 12:56:39)
- Угадал, лукумом у нас обычно занимается Мелек. Мать научила, да так, что у той теперь он получается воздушней и прозрачней. А сватов? Я тебе зашлю, шалопут, - пророкотал со смехом Онур и замахал руками, - Не про тебя растили. Так вот, говорю тебе, необычайный спрос. Мы, конечно, никогда не жаловались. Иншалла, ты же знаешь, мое дело процветает, - похвастался купец с той гордостью, которую мог до конца понять лишь человек торгового сословия, который не понаслышке знает, какой нелегкий и рискованный это труд.
- А только на днях Андреа Трон устроил масленичный маскарад у себя во дворце, и ему в голову пришло сделать его в восточном стиле, - Онур фыркнул и вся его физиономия изобразила снисходительное отношение к затее. Можно ли всерьез относиться к слабым попыткам подражания? Примерно так истинный повар воспринимает детские куличики из песка. А меж тем это была весьма провокационная задумка со стороны венецианского аристократа, причём удалась она сеньору Трону с таким успехом лишь потому что недавнее сражение при Лепанто немного сгладило обиды после потери Кипра.
- Сделал у нас приличную закупку для антуража, - торговец прищелкнул языком и ярким, характерным жестом обрисовал, насколько солидным было приобретение его клиента, - Ну а после того, как праздник состоялся, его гостям приглянулись наши обычаи. Неудивительно. Вот они и ринулись сюда сплошным потоком. Понравились как вещи для обихода, так и еда, специи и сладости. Распробовали, стало быть, вот работы и прибавилось. Я весь день на ногах, да и нынче тоже предвижу жаркий денек. Хорошо сыновья помогают. Также и постоянные покупатели не забывают нас. Кстати, вот и твой господин вчера вечером заходил ко мне и тоже приобрел корзину.
В этот миг раздались быстрые, легкие шаги и колыхнулась занавеска, отделявшая комнату от иных, еще более укромных помещений.
- Отец, я принесла тебе кофе. Ай!
Девушка, высокая и хрупкая, с непокрытой головой, как только заметила постороннего мужчину, с быстротой света поставила исходящий паром напиток на поднос и исчезла за занавесью. Все это столь стремительно, что две ее длинные темные косы хлопнули по спине. Будто ее и не было. Видимо, никак не ожидала гостей в такое время. Отсюда и испытание для ее скромности. Как известно, соблюдающая мусульманка не может, не уронив своего достоинства, принять даже брата собственного мужа, если находится в доме одна. Это не принято. Что уж говорить о том, чтобы показаться без платка перед кем-то, кроме кровного родственника из ближайших.
Впрочем, сделала она это ненамеренно, а потому отец лишь рассмеялся.
- Ох, стрекоза. Одна нога здесь, другая там. Говорит быстрее, чем думает, а делает еще быстрее, чем говорит. Мелек, - Онур чуть повысил голос, чтобы та его услышала, - дочка, неси еще чашку. Видишь теперь, что я не один.
Отредактировано Онур (2020-10-12 21:45:40)
- Ой, Онур, - покачал головой Мустафа, лукаво глядя на собеседника, - не гожусь тебе в зятья? А чем я плох? - белозубо улыбнулся он. - Правда пост визиря мне не светит, но зато я готов петь серенады возлюбленной на всех языках! Разве способен на это тот же Соколлу? Вот и выходит, что не в чинах счастье, - длинные, музыкальные пальцы беспечно закинули в рот тонкий кусок суджука, предварительно положив на него блестящую как драгоценный камень, пузатую оливку.
- А что спрос так не удивлюсь - твой лукум в большой моде у венецианок, - тут Мустафа не кривил душой. Ночуя третьего дня у жены торговца бисером, прелестной Джулии Маркато, он только и слушал про сладости и специи своей родины.
- Да и то, разве можно не влюбиться в это лакомство? А уж вкуснее чем в твоей лавке я султан-лукума и не ел, - польстил было молодой человек собеседнику, но тут же поправился, блестя нахальной улыбкой, - разве что в доме у моей матушки!
Все эти разговоры не мешали весёлому кеманчисту налегать на вкуснейший суджук, причем он не забывал то капнуть соусом из граната, то завернуть в него оливку, то положить сверху кусочек овечьего сыра... Но тут любезный хозяин упомянул сына Мехмета-паши и гость тут же новостирил уши. Слуге всегда стоит знать чем дышит его господин. А кто как не Онур знает почти все про всех, во всяком случае про всех, кто проходил через его лавку?
- А с чего это Селим-бею понадобилась аж целая корзина? - с живым интересом в серых глазах поинтересовался Мустафа, - неужто решил прикормить кого-то из венецианских рыбок?
Наперсник молодого бея всегда держал нос по ветру. Разве можно упустить из виду новое увлечение хозяина, коли таковое имело место быть? А оно наверняка имело. Иначе к чему бы сыну Мехмета-паши понадобилась целая корзина сластей? К тому же Огюз-ага, хозяйский повар, всегда имел в запасе не один поднос отборных сладостей, которые не стыдно и самому султану предложить.
Но с этой мысли веселый музыкант был буквально снесён волшебным видением. Райская гурия на мгновение спустилась с небес в лавку Онура. Во всяком случае, по мнению Мустафы, эта девушка ничем не уступала мифическим девам. Однако волшебное видение недолго услаждало взор сластолюбца: как вспугнутая газель, дочь хозяина снова скрылась за занавеской. Но секунды было достаточно, чтобы разглядеть прехорошенькую девчонку с огромными оленьими глазами и черными как ночи юга косами толщиной с корабельные канаты.
- Мелек, ласточка моя, кофе из твоих рук станет для меня слаще меда, дороже спасения души! - не удержался Мустафа от комплимента красавице.
Отредактировано Мустафа (2020-10-13 00:16:28)
- Да уймёшься ли ты, болтун! - проворчал купец, в благодушном тоне которого сквознуло лёгкое, не слишком пока явное, но все же недовольство. Он смахивал на пса, который до того вилял хвостом, но чуть наклонил свою лохматую башку и насупился, заметив, что кто-то зарится на кость, которую он бережет.
- Нет, вы только посмотрите. Ишь, распелся соловьём. Ты и дальше разъезжай со своим господином по всему белому свету да хорошенько его береги. А тут глазами не стреляй. Ладно ещё при мне, так и быть, хотя и то уже слишком. А увижу, что девчонке голову пытаешься песнями морочить - разговор будет иной, - Онур внушительно погрозил пальцем.
Однако поскольку всерьез он не сердился, то продолжил болтать все так же безостановочно. Ну как тут удержишься от сплетен.
- Нет, не венецианка. Иностранка и, насколько я понял своим скудным умишком, - губы купца чуть искривились в усмешке, ибо уж сообразительности ему было не занимать, - и насколько расслышал язык, на котором твой господин к ней обращался, а она отвечала, француженка. Она уже несколько раз заглядывала к нам в лавку. И судя по тому, как у Селим-бея блестели глаза, вскоре дама будет разбираться в наших вещицах не хуже, чем разбирается он сам. И вышли они из лавки вдвоем. Но учти, - заговорщически прошипел хозяин, - я тебе ничего рассказывал.
- Ну, Онур-ага, - беспечно одарил Мустафа своего собеседника широкой, бесшабашной улыбкой, поблескивая хитрыми глазами, - неужто я не понимаю? Петь наедине песни петь буду лишь собственной жене после никяха. А с господином мы как нитка с иголкой: куда он, туда и я. И все же, как ты понимаешь, в конце концов мы вернёмся в родной Стамбул... - развел руками музыкант и вернулся к суджуку.
Мустафа и сам понимал, что он перегнул с комплиментами Мелек: не принято у правоверных смущать честных девиц. Однако собеседник не сердился и готов был рассказать про похождения Селима-эфенди, а потому музыкант весь обратился в слух. Ожидания оправдались. Вот как, стало быть, сын Мехмета-паши опять взялся обольщать какую-то христианскую курочку. Да ещё и как заметил Онур был весьма впечатлён ее прелестями.
По правде сказать, Мустафа понимал своего господина. Он и сам охотно знакомился с европейской культурой через женщин - большей частью венецианок. Правда, как-то ухитрился познакомиться в храме и с генуезкой, что приехала в Венецию с мужем по торговым делам.
Часто он гулял по узким венецианским улочкам, переодетый в европейский костюм. И если во время этих прогулок в силки молодого турка попадалась местная красотка, то шансов своих не упускал. К тому же от своих венецианских знакомцев он перенял науку заговаривать с женщинами в храмах, так что порой заходил рассмотреть фрески того или иного христианского дома божьего. Тем более, что с ним, в отличие от его господина, не путешествовали наложницы. Итак, хотя музыкант и отдавал должное красоте местных женщин, но до сих пор в полной мере не поддался чарам ни одной из них. А вот его господин, если судить по словам Онура, был очарован француженкой.
- Хотя... Все эти вечерние мороки обычно распрекрасно развеиваются утром, - беспечно подумал турок, с наслаждением делая глоток обжигающего, ароматного кофе, который принесла прелестная дочь купца и щурясь при этом от удовольствия, как щурится сытый кот, разнежившийся на солнцепёке.
Но как бы то ни было, информаторов своих слуга Селим-бея не выдавал и секреты хранить умел.
- Могила, - жестом, запечатываюшим уста, показал Мустафа как он будет молчалив. И только хотел ещё что-то добавить про очередное приключение своего хозяина как осекся и расплылся в приветственной улыбке, порываясь при этом встать приложив руку к сердцу:
- Селим-ага! - Мустафа ещё хотел спросить какими судьбами, но посмотрев на Онура принял вид смиренного слуги, коим и желал казаться*.
*Приход бея согласован
Отредактировано Мустафа (2020-10-16 21:02:59)
Венеция после бурной предкарнавальной ночи еще дремала, вовсе не желая разлеплять сонные веки. Зимой жизнь в городе всегда начинается позже, когда холодное солнце окрашивает воды залива первыми лучами. Позднее выходят на лов в лагуну рыбаки. В холодное время года их промысел ещё тяжелее обычного: некоторые виды рыбы впадают в спячку, другие меняют повадки и места, видимость очень невелика, море неспокойно и дуют пронзительные ветра, однако выбора нет. Нужно кормить семьи. Лишь бы только растянутые сети не сорвало.
А ещё зимой город окутывают туманы. Правда, пашазаде не мог сейчас видеть эти наземные облака. Только чувствовал кожей, будто сотни холодных рыб скользили мимо его лица, задевали то серебряным боком, то хвостом и оставляли после себя ощущение влаги на щеках, на лбу, на прядях волос, что выбивались из-под шапки. Телу хватило нескольких минут, чтобы осознать резкое перемещение в зимние предрассветные сумерки, привыкнуть и стряхнуть остатки ночной неги. Мыслями, однако, бей все ещё находился в таинственном особняке.
Сперва у сына Мехмет-паши возник искус запомнить все без исключения повороты, которые делает гондола, дабы быть уверенным, что он найдет нужный особняк. Очень просто: с небольшим усилием касаясь ногтем собственной ладони, можно оставлять поперечные или продольные отметины. Направо - вдоль, налево - поперек. Таким образом, петляй лодка хоть полчаса, возможно будет легко добраться от конечной точки туда, откуда они отправлялись. Сройная закономерность линий сослужит службу не хуже, чем карта для моряка. Глаза здесь вовсе не нужны. Он уже собрался стянуть перчатку, но в последний миг изменил решение и обе его руки остались спокойно и расслабленно лежать.
Это значило лишиться сладостной возможности предаваться на обратном пути грезам и воспоминаниям, приятным спутникам зарождающейся страсти. А Селим был уверен: заветная записка прилетит в его особняк, лишь дело времени. Не в характере османца было сомневаться, а даже попытайся он, гордость не позволила бы ему продолжить. Воскрешая в памяти тонкие жаркие руки, мягкие ищущие губы и тот шепот, который до сих пор звучал в его ушах, вновь проживая моменты безумия, которое с головой накрыло этой ночью их, едва знакомых друг с другом, он не допускал, что всё может внезапно оборваться. Потому на устах бея играла улыбка, а когда лодка мягко стукнулась о каменный парапет, он тряхнул головой, как человек, нехотя отгоняющий от себя сон.
Селим снял, наконец, повязку с глаз, ступил через борт на каменную лестницу, кивком отпустил гондольера и молча проводил взглядом лодку вместе со слугой - единственной связующей нитью. Гондола мгновенно растворилась в усугубленном туманом мраке, будто лодка Харона из языческих мифов. Ещё какое-то время слышался плеск весла, но вскоре и он затих. Бей поднес к лицу шарф, всё ещё хранивший запах женского тела и с наслаждением вдохнул, а затем спрятал так, чтобы ненароком не выронить.
Решение о том, как поступить дальше, пришло почти мгновенно. У него были неразрешенные вопросы и он знал, кому эти вопросы можно задать.
Теперь читатель понимает, отчего в столь ранний час лавку купца посетил ещё один гость. Терпение никогда не относилось к добродетелям молодости, да к тому же таких визитеров рады видеть в любое время суток, даже если придется подняться с постели, ибо они никогда не приходят вхолостую.
Селим, надо отдать должное, самым честным образом постучал. Никто, однако, не ответил, зато ненароком опершись на дверь, пашазаде обнаружил, что та не заперта. Хозяина при бегом осмотре в основном помещении он не узрел и хотел уже окликнуть, как вдруг не без удивления наткнулся на кое-что иное, а именно - башмаки своего Мустафы, которые узнал по щегольскому крою. Мы ведь помним, как блюдут правоверные чистоту в доме. Он и направился прямиком туда, где сам довольно часто проводил с купцом время и, как видим, не ошибся. Приятели удобно сидели на подушках и явно недурственно проводили время.
- Что за приятная компания! Вы оба здесь уже не скучаете, эфенди, как я посмотрю. А ты что здесь делаешь, любезный друг? Восьми часов утра ещё нет, не рановато ли? - рассмеялся сын Мехмет-паши и кивнул на пустые чашечки для ракии, которые трудно было спутать с какими-либо другими. Да и запах аниса, хоть и смешался с кофе, не ускользнул от его довольно чувствительного обоняния. Жестом он позволил обоим отбросить церемонии и не вставать.
- Здравствуй, Онур-ага. Главное, чтобы утренние возлияния не вошли в привычку, иначе я останусь без музыканта, - с напускной строгостью заметил Селим, нарочно сгущая краски, хотя глаза его продолжали смеяться, - каково играть дрожащими пальцами? Гляди, не балуй мне Мустафу.
Отредактировано Селим-бей (2020-10-20 11:30:50)
Онур, невзирая на позволяющий сидеть жест гостя, вскочил, причем удивительно легко для своей корпулентной фигуры. Правда, едва не уронил при этом на пол фигуру черного мавра, искусно выполненного из драгоценного оникса и бронзы.
Эти мавры совсем недавно стали очень популярны. В богатых венецианских домах появилась мода держать чернокожего управляющего или хотя бы слугу, а так же множество роскошных предметов интерьера в виде чернокожих фигурок. А стало быть Онур, продавая в своей лавке восточную роскошь, имел в ассортименте и подобные фигурки. И вот одна из них едва не разбилась в это морозное утро.
Но до фигурок ли было? Низко поклонившись и прижимая пухлую ладонь к груди, он проникновенно произнес:
- Эфенди! Сам Аллах прислал мне сегодня столь дорогих гостей. Садитесь, садитесь, - хлопотал мужчина поправляя подушки, на которые собирался посадить адмиральского сына, - а раке... Ну так мы по чуть-чуть! - сложил хитрый лис пухлые пальцы, показывая сколь мизерна была доза крепкого напитка, - по чуть-чуть.
Бегающие, зоркие глазки купца отметили и чуть покрасневшие от бессонницы глаза и легкие тени под ними у своего гостя. Но это усталое лицо светилось столь довольной улыбкой, что сомнений не оставалось.
- Стало быть, французская крепость пала, - нескромно подумал хозяин лавки, цепко глядя на Селима.
Не забывал купец и о себе. И мысли его на сей счёт были просты - иностранцу на чужбине сложно без поддержки. А кто поддержит как не влиятельные соотечественники? Поэтому кофе для важного гостя был особенно сладок, а речи и тем паче.
- Что привело вас в столь ранний час в мою скромную обитель? - почтительно осведомился купец у сына паши, - нет-нет, я в любое время рад землякам, а вам, эфенди, и подавно, а всё-таки?
Истинная правда: он любил принимать у себя дорогих гостей с истинно восточным гостеприимством. Но так же и понимал, что обычно в этот ранний час сын Мехмета-паши имеет обыкновение досматривать сладкие утренние сны.
Отредактировано Онур (2020-10-21 01:17:59)
Лёгкая, как тень, вновь появилась в комнате высокая, тоненькая Мелек в своей яркой свободной рубахе-гёмлек, прихваченной кушаком, из-под которой виднелись шальвары и в расшитых туфлях без задников на маленьких как у ребёнка ногах. Почти незаметно возникла из-за занавеси. Свою оплошность она не повторила - на сей раз голову дочери купца покрывал шелковый платок, глаза были опущены, всё как требуют приличия.
- Отец, матушка просила передать, что у нас все сладости готовы и остывают. И очень просит вас лично взглянуть, достаточно ли их на сегодня. Бей-эфенди... Доброе утро.
Предлог был прекрасный, на самом же деле она услышала голос нового гостя и не упустила такой возможности. Взметнулись пушистые ресницы, юная турчанка подняла взгляд на сына паши, чтобы перехватить его улыбку, как делала обычно. Ей нравилось, что пашазаде приятно смотреть на неё, на ее миловидное лицо и нравилось ощущение собственного колотящегося сердца. Правда, ее обычно выдавала краска на щеках, но сейчас и этого можно было не опасаться: пока не рассвело, разглядеть румянец затруднительно. Дочь купца не думала ни о чем большем, разве только в редких мечтах. Это было лишь то первое робкое чувство, когда молодая душа только познаёт, что такое притяжение.
Сегодня, однако, что-то было не так. Мелек подсказало женское чутьё. Вместо полноценной улыбки после приветствия она получила мягкий, доброжелательный и почтительный кивок, а также скользящий взгляд, который тут же вернулся к отцу и даже не задержался на ней*.
*Согласовано
- Ээээ, - с лёгкой укоризной протянул сын Мехмет-паши, обращаясь к купцу, - стало быть, не веришь, что я могу пораньше с утра заглянуть поздороваться с моим добрым приятелем, зная, что ты в это время уже не спишь и готовишь к открытию лавку? Тут же подозреваешь в корыстных целях. Онур-Онур! - Селим рассмеялся.
- Но в этот раз у меня и впрямь есть дело.
На Мелек, это недавно расцветшее полудитя, в самом деле приятно было взглянуть. Однако сегодня мысли османца находились далеко за пределами лавки купца.
Бей небрежно стянул кожаные перчатки, заткнул их за пояс и уже собирался снять шапку. Потянулся к ней, коснулся меховой оторочки. Однако в этот момент рукав камзола от движения приподнялся и обнажил запястье. Оно оказалось прямо перед глазами. В этот же миг пашазаде, вместо того, чтобы продолжить и задать тот вопрос, который хотел, отвёл правую руку чуть дальше. Пожелал как следует рассмотреть, не показалось ли ему.
На коже османец заметил отпечаток. Будто что-то вдавилось и оставило не слишком глубокий, но все же заметный и довольно четкий розоватый след. Круг, внутри которого змеились в своеобразной пляске причудливо изогнутые линии-завитки. Замкнутые в его идеальность, они образовывали знакомый узор. Пальцы левой руки пробежали по этому знаку, точно удостовериваясь.
Подвеска. Золотой медальон, что позвякивал на тонком браслете иноземки. Судя по всему, в какой-то момент их руки так тесно сплелись, что нажатие оказалось достаточным для такого отпечатка и он до сих пор не пропал.
- Нет, - Селим поднял ладонь в останавливающем жесте, - раз Фидан-хатун зовёт, ступай уж. Я подожду. Только не задерживайся слишком долго. Мне не терпится кое-что у тебя спросить. Но прежде мне нужна бумага и что-то, чем можно сделать набросок. Уголь, чернила. Не важно. Есть у тебя поблизости? Мустафа, раз уж ты, дражайший друг, приятно провел ночь и утро, то дерзну обременить тебя немного. Будешь моей правой рукой без аллюзий. Взгляни-ка и зарисуй как можно точнее, пока не исчез.
Отредактировано Селим-бей (2020-10-26 21:22:04)
Онур знал, как придирчиво и вместе с тем трепетно относится Фидан-хатун к изделиям, выходящим из-под ее рук. Купец и сам чрезвычайно дорожил репутацией лавки, самолично проверял все товары, что появлялись в ней. Но тут было иное - его жена смолоду слыла прекрасной кулинаркой и особенно гордилась своим знаменитым на всю ее родную Муглу умением: готовить сладости, которые не стыдно и султану на стол подать. И каждый день уже в течении тех двадцати лет, что Онур торговал в Венеции, его верная Фидан ждала одобрения супруга, прежде чем выставить лакомства на витрину.
- Иду моя, перепелочка, иду, - встрепенулся купец, с отеческой нежностью глядя на вошедшую Мелек.
- Ступай, скажи матери, что я сейчас подойду, - понятно, что он не преминул отослать девушку прочь. Проницательный глаз купца уже давно заметил, что к Мелек неравнодушен музыкант, а сама девчонка поглядывает на пашазаде.
Вопрос о бумаге заставил Онура протянуть руку к небольшому столику красного дерева. Здесь лежала книга, толстая, как пышный, хорошо поднявшийся, пирог. В нее купец вписывал все свои бухгалтерские подсчёты. Рядом с книгой серела и стопка бумаги. На этих листах Онур писал расписки поставщикам и адреса, по которым влюбленные кавалеры отправляли порой драгоценные восточные вещицы своим возлюбленным. Что это за новая причуда взбрела в голову бею? Что они намереваются зарисовывать и зачем? Дело Онура, однако ж, было не задавать вопросов и исполнять прихоти, так что он предусмотрительно проявил деликатность. Все равно ему расскажут об очередной авантюре. Уж в этом-то он не сомневался.
- Держи, - купец протянул один из сероватых листов Мустафе, ставя перед ним и бронзовую чернильницу с несколько потрёпанным, серовато-коричневым пером, предположительно ранее находившимся в хвостовом оперении одного из гусей, важно гуляющих на заднем дворе лавки Онура-эфенди.
Оставив своих гостей рисовать заинтересовавшие их узоры, сам купец вслед за своей дочерью скрылся за тяжёлой бархатной шторой.*
*С Мелек согласовано
Мустафа взяв перо и бумагу, легко, в несколько штрихов, повторил линии причудливого узора. Музыкант с детства рисовал. Рисовал углем на стене всё, на что падал его пытливый взор. Рисовал птицу на дереве, кошку, крадущуюся по двору, портрет мальчишки-водоноса, шедшего по улице с гортанными криками.
Музыка и рисунок, вот что с младых ногтей будоражило кровь юного стамбульца. И если с первым проблем не возникало, то право рисовать, приходилось отстаивать постоянно. Тем более, что рука сама тянулась запечтлеть не цветущий абрикос, а тонкий профиль Фариде-молоденькой служанки Мехмет-паши, или хотя бы ее рыжего котенка.
Даже регулярные взбучки, получаемые то от ортодоксальной родительницы, то от мударрисов*, как и осознание нечестивости подобных занятий, не смогли отбить у Мустафы тяги к изобразительному искусству. И юноша, рисующий портреты, имеющие недурное сходство с оригиналом, стал даже известен в пределах своего района.
А потом, оказавшись вместе со своим господином в Европе, более того - в Италии, турок не преминул ещё и взять несколько уроков живописи у местных корифеев.
- Что мы будем делать с этим узором? - серые глаза молодого человека смотрели с живейшим любопытством. А отсутствие свидетелей позволяло Мустафе надеятся на откровенный ответ Селим - бея.
В том, что это отпечаток оставила вещь таинственной незнакомки, Мустафа ни секунды не сомневался.
- Ну и жарко же они обнимались, - мысленно фыркнул музыкант, с интересом разглядывая причудливый рисунок абстрактного цветка, чем-то отдаленного похожего на цветок гранатового дерева. Во всяком случае так увиделся Мустафе этот странный отпечаток.
*Мударрисы - преподаватели в медресе.
Отредактировано Мустафа (2020-10-31 21:16:59)
- У тебя нынче приступ деликатности, - хмыкнул Селим, окинув смешливым взглядом сосредоточенного на работе Мустафу.
- Как, только один-единственный вопрос и то сугубо по делу? Что это с тобой, друг любезный? Я понимаю, что после вчерашней ночки голова напоминает медный кувшин, но шайтан меня задери, это на тебя не похоже. И если ты, пройдоха, уже частично удовлетворил свое любопытство, если этот болтун Онур без моего позволения позволяет себе растрепывать мои тайны, то я его проучу, да так, что мало не покажется. Ему повезло, что речь лишь о тебе, а ты и так рано или поздно оказываешься в известности.
Мустафа чуть перестарался в этот раз, сохраняя почтительно-отрешённый вид: если он догадывался, что к чему, то и его господину не трудно было понять, почему его не засыпают вопросами.
- Дай сперва поглядеть, - пашазаде торопливо взял листок из рук молочного брата. Они с Мустафой были выкормлены одной грудью, потому этот прохвост, который к тому ж урвал у Аллаха немало талантов, оказался очень близок Селиму и знал о нем чуть ли не больше, чем родной брат Осман.
Бей остро и требовательно впился глазами в линии, запечатлённые чернилами. Они ещё не успели впитаться в бумагу и поблескивали, как чернозем после дождя.
- Хорошая работа, - спустя несколько секунд прозвучал вердикт, - ты ничего не упустил. Теперь у меня есть вещественное доказательство, что это был не морок, который на меня навели джинны и не злая шутка Иблиса, чтобы посмеяться надо мной, когда я приму сон за реальность.
Ах, друг мой, - он счастливо вздохнул полной грудью и счастливый, сияющий, потрепал своего музыканта сперва по плечу, затем по макушке, устроив из его волос ночной кошмар цирюльника и брадобрея, - всё, что со мной произошло вчерашним вечером, можно смело вписывать в книгу невероятных историй. И я эту историю заканчивать не намерен. Знаешь ли, случилось как вспышка. Как водоворот, и ни я ни она ничего не могли поделать. Ты, однако, не поверишь: я до сих пор не знаю её имени и не видел ее лицо. Спрашиваешь, зачем рисунок? Это подвеска, подвеска с браслета. Видишь, какой своеобразный узор? Такой не встретишь на каждой первой женской руке. Я ничего похожего не видел. Нет, это штучная работа. Уж поверь мне, я знаю, о чем говорю. У меня есть на этот счёт мысль и ты мне поможешь ее осуществить, но чуть позже.
Ну основное понятно и без слов, - нахально посмотрел Мустафа в лицо Селим-бея, - раз уж вы, эфенди, не из дома. А при Онуре я смиренен как дервиш, ты же знаешь, - растянул он губы в многозначительной улыбке. И тут же серые глаза на подвижном лице музыканта блеснули живейшим интересом.
- Ну а пока его нет, - воровато оглянувшись в сторону занавески за которой скрылся Онур-ага, - можно и о деле поговорить! Так к чему нам этот рисунок, если оригинал никуда не делся? У вас наверняка уже следующее свидание назначено, не так ли? - уверенный, что угадал, Мустафа подмигнул пашазаде. Уж ему ли было не знать как сын Мехмет реиса одерживает победы над женским полом...
Даже в Стамбуле, где женщины прячутся по домам, пашазаде будоражил воображение иных представительниц весьма приличных семей. И всегда этому баловню удачи словно сама Фортуна ворожила. Да и как ей было устоять, ведь по мнению европейцев, периодически украшающих сады статуей этой богини, она тоже была женщиной.
Так что же говорить о Европе, где женщины были куда свободнее. И уж вряд ли бы упустили возможность скрасить себе вечерок в обществе капитана "Миража".
- Но если задумка... Это верно, женщины любят подарки, - догадался кеманчист, которому куда больше нравился европейский обычай местных поелестниц одаривать любовника. Во всяком случае от своей венецианской зазнобы он уже получил великолепный берет с пером, пару перчаток и пуговицы венецианского стекла. Правда он и сам не был скуп, а пашазаде это и вовсе не пристало.
Похвала рисунку, заставила Мустафу опустить ресницы, - Я и не то могу. Хоть саму даму изобразить. Ну если, конечно, ей будет угодно, - тряхнул турок головой, чтобы поправить волосы, заодно запустив в них пятерню.
- Осторожно, Мустафа, - длинный палец приподнялся в предостерегающем жесте.
- Высказывайся и гляди осторожнее. Это не пошлая бордельная авантюра, какими увлекаются здешние дворянчики.
Молодой бей брезгливо дернул плечом. Сколько раз они вдвоем видели, и с воды и бродя по городу пешим ходом, как сынков из благороднейших родов Венеции вытаскивали волоком из таких дыр, куда, пожалуй, не сунется и матрос после полугодичного плавания. Побоится. Сколько скользких шуточек и пересыпанных хохотом едких замечаний между собой отпускали эти двое, провожая взглядом живые мешки в невменяемом состоянии, обобранные до нитки, зато с громкими именами. И как он кусал губы в жестокой борьбе с улыбкой, когда на приемах раскланивался с такими подающими большие надежды лоботрясами. Протрезвевшие, отмытые и разодетые в пух и прах, с надутыми щеками и скучающим видом, само собою, в сопровождении чинного семейства, такого чопорного и чистенького, разборчивого в связях, они как ни в чем ни бывало проявляли самые благородные манеры.
- Мой наследник Витторио, - важно представлял отпрыска гордый папаша, скажем... Контарини, - будущее нашего рода. Единственный сын, остальные, к сожалению, дочери, зато надежды, которые мы на него возлагаем, с лихвой окупают избирательность, которую проявили к нам Небеса.
По роду своих занятий Селим должен был знать всё и даже немного больше о внутренней жизни республики, а стало быть, обо всех почтенных гражданах, потому как зачастую приходилось оперировать самыми деликатными сведениями. Забавно было вести подобные беседы, досконально зная, сколь толстый слой грязи покрывает миллионы этих респектабельных обитателей Серениссимы.
- О, я могу лишь поздравить ваш род с такими перспективами, - с самым уважительным и серьезным видом отвечал османец, - и предвижу самое блестящее будущее, ежели настоящее так вас радует. Такой достойный молодой человек.
Стоит ли говорить, сколь внушительно и толсто было увеличительное стекло, через которое они разглядывали репутацию семейства, с которым намеревались заключить союз. Сколько кандидатур было отброшено, ибо возникали сомнения, достаточно ли те респектабельны и незапятнанны и достаточно ли хороша и чиста будущая сеньора в свои четырнадцать. Правда, в семнадцать несчастная зачастую в муках заканчивала свой земной путь, абсолютно безвинная, подхватив дурную болезнь от дражайшего супруга.
Мы слегка отвлеклись на подробности жизни прекрасной Венеции, так что поспешим вернуться к беседе, значимой для нашего повествования.
- Она не жена местного рогоносца и не дочь продажного папаши. Она даже не венецианка. И нет, никакого назначенного свидания. Мне придется в трехдневный срок ожидать от нее письма. Чтобы я не знал ни дома, где живет женщина, ни видел ее лица полностью открытым, слыхано ли такое? - неприкрытое нетерпение в тоне, хлопок ладонью по подушке, из которой непременно поднялось бы облачко пыли, если бы Фидан-хатун не следила так тщательно за чистотой и не заставляла прислугу вытряхивать и выбивать всё чуть не через день.
- Мне пришлось, однако, пойти на эти странные условия в знак уважения и чтобы ее не спугнуть. Да, - досадливо бросил он, - я принял чужие условия, представь себе. Но это первый раз, когда я их принял, и меня это оправдывает, разве не так? - вскинутая голова и мелькнувшая во взгляде зарница выдавали, как ему пришлось обуздать свою гордость.
Мустафа смотрел на своего бея и не верил своим глазам. Принять условия женщины, которую узнал лишь вчера? Согласиться, позволить играть с ним в кошки-мышки? Это было столь же не похоже на сына Мехмета-паши, как для коня - начать мяукать как кошка. Он не узнавал гордого Селима, который никогда не придавал большого значения всей той любовной ерунде, которой многие его собратья по полу порой посвящают всю жизнь. Для начала пашазаде слишком занят политикой и развлечениями, не связанными с женским полом, чтобы стать банальным дамским угодником. К тому же этот сын Блистательной Порты, рождённый на востоке, по натуре своей не был склонен становиться игрушкой в нежных дамских ручках.
Конечно, он мог принять правила игры, которые делают любовное блюдо пикантнее, как драгоценные перцы придают вкус казалось бы самым простым кушаньям, и ждать инициативы от женщины. Но то, как Селим пресек любые фривольные шутки об этой ночи и как он досадовал на то, что так и не узнал, где живёт его пери, говорило о нешуточной увлечённости молодого османца таинственной дамой.
- Смотри, Селим-бей, - кеманчист покачал головой. В отличие от своего господина, он вовсе не был очарован таинственной незнакомкой и потому смотрел на ситуацию с присущим ему здоровым цинизмом, - играя по правилам женщины, следи за картами в ее руках. Недаром говорят: шайтан и женщина всегда играют краплеными. Впрочем, насколько я могу судить, ещё не родилась та дочь Хаввы, которая сможет обмануть вас, эфенди, - подмигнул Мустафа своему господину и улыбнулся, - а подыграть женщине, это сократить путь к ее сердцу.
Музыкант и сам умел когда надо отступать, если это отступление лишь тактический маневр. А уж в Селим-бее он всегда признавал прекрасного стратега.
Отредактировано Мустафа (2020-11-04 21:43:56)
Слово, слетевшее с уст Мустафы, царапнуло, как кошачий коготь. За то бей и держал кеманчиста рядом. Ценить стоит тех и только тех, кто может общаться с тобой на равных и не слишком выбирать выражения. Лесть проделывает с разумом то же, что пенный мешок с телом. Расслабляет, обездвиживает, превращает в медузу. Только хаммам в конечном счете приносит пользу, сладкие же речи лишь затягивают все глубже и к конце концов человек утрачивает свою личность почище чем переборщивший с гашишем. Страшно. Глупец, безвольный глупец тот, кто добровольно позволяет проделать подобное со своим рассудком. К чему сильное тело тому, чей разум утонул в меду? Считай, ты уже мертв. Вот и выходит, что сладкопевцев нужно опасаться больше, чем дильсизов.
- Обмануть? Ты на что это намекаешь, прохвост? - Селим прищурил глаза, - Вознамерился испортить мне послевкусие? Не выйдет.
Рука пашазаде нырнула к затылку музыканта и умостив ладонь на шее сзади, бей за эту самую шею привлек взъерошенную голову Мустафы к своему лицу.
- За три дня она напишет и назначит следующую встречу. И лучше бы тебе о том молить Аллаха, ибо ты же понимаешь: я никому не доверю такое ответственное дело. Именно тебе быть моим спутником в поисках. Ты когда-нибудь разыскивал иглу в стоге сена? Искал в таком городе дом без примет и женщину, чьего лица не видел и чьего имени ты не знаешь? Так вот, если меня вынудят, то я переверну Венецию вверх дном, прочешу каждый проулок. Обещаю тебе увлекательные ночи в моем обществе до тех самых пор, пока я не добьюсь своего. Днем я должен появляться в иных местах и у меня не будет такой возможности. Сон отложу на потом, когда у верблюда хвост до земли дорастет. Так что видишь сам - лучше бы я получил весть.
Одно только не сказал верному Мустафе: что по главному условию уговора та встреча должна оказаться первой и последней.
Отредактировано Селим-бей (2020-11-09 00:03:29)
- Ну что ж, - рассмеялся кеманчист. Он почти соприкоснулся лбом с сыном Мехмет-паши, но ничуть не смутился его тяжёлой длани на своей шее, - будем надеяться, что напишет. Иначе моя любовница будет сильно разочарована. Правда я не исключаю, что в этих ночных прогулках я встречу множество других прелестниц и окажусь в выигрыше. В отличие от нее, - тонко улыбнулся музыкант.
Разве не вынуждена женщина ждать в четырех стенах? Мужчина же, когда выходит выйдя на ночную улицу, неизбежно ступает на дорогу, полную неожиданных сюрпризов. Неожиданности могут оказаться как опасными, так и восхитительными. Эту мысль болтливый турок немедленно и облек в слова, не сильно заботясь, чтобы те были утешительны для любовника, желающего лишь один предмет - предмет его страсти.
- Тот, кто ищет форель на рыбном рынке, непременно проходит мимо рядов с сардинами, чупрой, барабуньей, кефалью, а так же мидиями и крабами. И пока он найдет нужную ему форель, его глазам предстанет такое изобилие, что он и форели не захочет, - легко тряхнул Мустафа лохматой головой, стряхивая руку пашазаде со своей шеи.
- А отоспаться я смогу и днём, - закинул весёлый музыкант себе в рот пузатую маслину.
Не успел он потянуться за следующей, как в комнату вошёл Онур. Купец самолично убедился в высоком качестве сластей и принес на серебряной тарелке свежайший султан-лукум, дабы в этом могли убедиться и гости*.
- Онур, Фидан-хатун видно волшебное слово знает, которое надо над молоком сказать, - Мустафа передумав брать очередной плод оливы, с живостью цапнул кусочек тающего во рту свежайшего лакомства с серебряного блюда и блаженно зажмурился.
*Согласовано
Отредактировано Мустафа (2020-11-09 23:19:48)
- Что за непристойные сравнения! - Селим расхохотался, - Хамди и Неджати в своих стихах перебрали все цветы и самые прекрасные явления природы, но рыбный рынок им в голову не пришёл. Я уж молчу о крабах, - бей подозрительно поднял на кеманчиста бровь, как человек, который интересуется, всё ли ему известно о своем собеседнике, - Циник! - вынес он вердикт, продолжая смеяться, - Тебя нельзя на пушечный выстрел подпускать к женщинам. Онур вовсе не дурак и недаром поспешно вытолкал отсюда эту глазастую козочку. Все верно. Я сам и близко не святой, но клянусь Меккой, до тебя мне далеко.
Откровенные и скабрезные мужские разговоры, которые так часто позволяют себе молодые люди, похваляясь победами и удовлетворяя самолюбие, разговоры, в которых он, приходится признать, зачастую себе не отказывал, сейчас показались пашазаде не по вкусу.
- И не расчитывай на дневной сон, лежебока, - бей ухмыльнулся, - кто, скажи на милость, будет исполнять твои обычные обязанности? Потому, повторяю, лучше бы всё устроилось к общему благу.
А купец будто бы услышал, что прозвучало его имя. Торопливо вбежал обратно, насколько позволяло ему солидное сложение, пришлепывая туфлями без задников. Стоило ему вернуться, как он оказался погребен под лавиной нетерпеливых вопросов от бея, глаза которого любопытство зажгло ярче угольев.
- Хороший купец знает своих клиентов. А ты ведь хороший купец, Онур-ага. И многократно уже мне это доказывал. Потому я очень тебя ценю.
В некоторых случаях Онур и в самом деле оказывался незаменим. Не раз и не два ценнейшие сведения складывались из обрывков слов, которые случайно уловило его чуткое ухо. Из того, что люди выбалтывают сами, можно сделать весьма важные выводы. Наконец, не стоит забывать, что информация пропадает куда быстрее рыбы на рынке. Она нужна свежей. Таким образом лавка, которая находится на перекрестке людских потоков, непроизвольно становится средоточием жизни и новостей.
- Рассказывай всё, что тебе известно о покупательнице, с которой я беседовал вчера. Она ведь наверняка не первый раз приходила к тебе? Как часто? В компании с кем? Я хочу знать всё. И ещё. Взгляни на рисунок. У кого было куплено это украшение? Тебе тоже наверняка должно быть известно. Я еще не видывал, чтобы руку Фатимы так удачно вписали в узор. Чья работа? Говори.
Отредактировано Селим-бей (2020-11-22 12:12:12)
Онур рассмотрел рисунок внимательно, словно выжидал чего-то. Пропустил между пальцев бороду, многозначительно хмыкнул. Сдвинул густые брови. Нужно ведь показать, что ты полностью разделяешь заинтересованность вопрошающего, будто ситуация касается тебя лично. К вопросам таких особ не относятся легкомысленно. Полные губы купца расплылись в понимающей улыбке. Торговец закивал.
- Местные женщины охотно покупают золотые вещички, кто с рукой Фатимы, кто с оком Фатимы, они расходятся, как горячие пирожки. Подобное нынче в большой моде. Думаю, вы и сами видели. Только те простоваты, без выдумки, дань моде на всё восточное. А эта - дельная вещь, настоящая, на них совсем не похожа. Вы совершенно правы, эфенди. Думается мне, что этот браслет продал Рустем-ага. У него среди тех, что они с сыном изготавливают на потребу гяуркам, есть и настоящее искусство. Только стоит уже совсем иных денег, - поднял он на собеседника темные глаза в углах которых, в расходящихся весёлых морщинках притаилось лукавство. Мода на все восточное, недавно захлестнувшая Венецию, просто обогатила купцов турецкой диаспоры. Знатные венецианки и жены банкиров, заезжие иностранки и элитные куртизанки, невесты на выданье и даже горничные из хороших домов, получившие от довольной хозяйки звонкую монету, все как одна норовили купить в турецкой лавке модную безделушку. Те, что были побогаче, покупали украшения из золота и тонкой, изысканной работы, те что победнее - из серебра и чуть грубее.
- Однако что касается самой дамы... Надеюсь, вы простите мне, ибо я вынужден вас огорчить. Ее я знаю плохо. Вернее сказать, не знаю вовсе. Она приходила ко мне в лавку буквально пару раз. Первый раз купила восточного шелка и ароматических масел. Я хотел было отправить покупку ей домой, как делаю обычно удобства ради, но она отказалась - сама слугу прислала. А второй раз вчера, - развел руками Онур с неподдельным сожалением. Оказать услугу Селим-бею для него было бы крайне выгодно.
- Возможно, Рустем-ага знает кто она? - предположил он, цепляясь за эту последнюю соломинку и с тайным внутренним вздохом уже мысленно наблюдая, как уплывает в руки Рустема признательность мехметова сына, моральная и материальная. Ах, как негоциант хотел бы помочь своему знатному гостю! Однако женщина на беду всегда была слишком скрытна. А ведь эта таинственная красавица была так хороша, что сам пашазаде, немало перевидавший на своем веку чаровниц, сам не свой от страсти. И тут как назло всезнающий Онур ничего не может сказать об этой загадочной даме. Досада купца была неподдельна, но надеяться оставалось только на Рустема...
- Однако... Простите мою нескромность, Селим-бей, но неужто дама не представилась вам? Мне показалось, что... Нет, я понимаю, что иначе вы бы не задавали вопросов, но все-таки?..
Отредактировано Онур (2020-11-28 00:22:30)
- Огорчить? - не без высокомерия переспросил пашазаде, ничуть не щадя чувства купца, - нет, разве что удивить, ибо я полагал, что уж ты-то в этом городе знаешь чуть больше, чем всё. Венеция не так велика. Ее центральная часть, где сосредотачивается вся жизнь, и вовсе может уместиться на ладони. Лица, которые здесь мелькают, повторяются чуть ли не ежедневно.
Словно этого удара по самолюбию такого большого шептуна и переносчика было мало, бей продолжил метать свои словесные стрелы. Придётся тому стерпеть, ибо счастливый дурман сменила досада. Она и вызвала эти упреки, ясно отразилась в каждой черте лица мехметова сына. Ее довольно легко было считать по изломившейся, ставшей вдруг острой линии губ и по сощурившимся глазам. Вполне понятно: молодость нетерпелива, до Рустема ещё нужно добраться, да и как знать, не оплошает ли он так же, как Онур. Была и ещё одна причина - червь сомнения и даже ревности, который ещё не нарушил, но представлял угрозу для брони неколебимой уверенности и гордости. Трёхдневный срок представлялся пыткой. Сладостной, но однако пыткой.
- Через твои уши проходит столько сплетен, что ни одно решето их не удержало бы. Женщина из знатного рода не первый и не второй день живет в Венеции, к тебе заходит повторно, значит, она не затворница. И именно о ней тебе ровно ничего неизвестно. Ты так скоро и уверенно это говоришь, а ведь вполне возможно, о ней кто-то упоминал косвенно и твой изобретательный ум мог бы узнать ее не прямым путём, а с чьих-то слов. Что же, ничего не поделать, жаль, - Селим пожал плечами.
- И ты совершенно прав. Если бы я сам знал - я не задавал бы вопросов.
- Я, однако, благодарю тебя за сведения о Рустеме. Навещу его.
Ладонь Селима опустилась на плечо хозяина в дружеском жесте. Несколько лёгких хлопков, так он обращался исключительно со своими друзьями. Один имел неосторожность не предугадать и попасться под горячую руку, второй - не имел обыкновения долго горячиться. Теперь они квиты и купец, конечно, должен это осознать. Теперь настала очередь кеманчиста. Того выдернули из-за стола, вернее, с подушек, причем довольно бесцеремонно. Сам бей, всё ещё вдохновленный и находящийся под влиянием эйфории, утром так и не ел, ему покамест было вовсе не до того.
- Мустафа, идём-ка, друг мой. Извините, конечно, Мустафа-паша, - со смехом поправился он, - что прерываю вашу утреннюю трапезу, но нам пора. Если я начну перечислять дела, которые нам за сегодня нужно устроить, я буду рассказывать дольше Шахерезады. Прощай, Онур-ага, спасибо тебе.
Онур понял досаду сына Мехмета-реиса. Слишком не привык этот молодой человек получать отказы на любое требование, какое только может прийти в его светловолосую голову. Вот если бы купец привел его за руку в дом рыжеволосой пери, то Селим был бы счастлив и, как следствие этого, щедр. Но сейчас он разочарован, а значит желчен. Как капризный мальчишка, коим он и являлся в глазах старого негоцианта. Но видит Аллах и все его ангелы Онур сделал все, чтобы влюбленный нашел таинственную даму. Даже не стал морочить пашазаде голову и обещать разузнать, а напрямую отправил того к Рустему и вот благодарность... Впрочем, купец давно привык к такой реакции и прочих сильных мира сего и этого избалованного Фортуной надменного юноши.
Крепко его зацепила эта дама, - думал негоциант, недоумевая, как можно было провести ночь с женщиной и ничего о ней не узнать. А что Селим провел эту ночь именно с ней купец мог дать голову на отсечение. Иначе не пришел бы пашазаде таким довольным, как котяра, наевшийся сливок, да ещё и с утра пораньше.
- Разве что дамочка привела его в гостиницу, или вовсе в гондоле разобрались...- думал купец, уверенный, что к себе ее Селиму заманить не удалось, - Иначе не выпустил бы, - уверился мужчина, видя лихорадочный блеск глаз молодого османца.
Онур, пользуясь тем, что многое становится известно торговцу, которого не принято стесняться знатным клиентам, частенько делился с пашазаде слухами той или иной степени достоверности, а порой и распускал ту или иную сплетню по просьбе своего знатного земляка. Онур был глазами и ушами турецкой миссии на венецианских улицах.
Оттого купец прекрасно знал как умилостивить своего собеседника. Что немедля поспешил сделать:
- Ай, Селим-бей, клянусь памятью моего отца, если б на дне моря лежал свиток, в котором описано как искать эту хатун, то ваш покорный слуга нырнул бы и на дно моря, - в отчаянии опустил купец очи долу,
прижимая пухлые ладони к груди. Вся его поза являла собой покорное отчаяние.
Отредактировано Онур (2020-12-04 22:07:25)
Ох, вот она - служба и вот она - дружба. Кусок в глотку забросить не успеешь, а тебя уже кличут, - вздохнул Мустафа и поднялся с подушек с энтузиазмом морского котика, которого заставляют стронуться со своего лежбища.
- Ну посмотрите на меня. Дервиш, да и только. Где ещё найдешь такой пример самоотверженности? Иду, иду, Селим-бей, да не торопитесь вы так, дайте хоть одеться как положено, эфенди. Кто исполнит ваши поручения так быстро, как вы привыкли, ежели я на здешнем февральском ветру застужусь и помру во цвете лет? Правда, одно радует: запомнят молодым и красивым, - турок расхохотался и, глядя в отполированный до блеска медный поднос, залихватски заломил на бок шапку, которую уже успел нахлобучить на голову.
Тысяча вопросов роилась в этой голове, весьма сметливой, что уж тут скромничать.
Что-то подсказывало сыну Джайлан-хатун: Селим не утерпит. Таким образом, его, Мустафы, дневные поручения нынче будут не такими, как обычно, дабы вечером, когда господин будет свободен, уже было что ему предъявить. А то и передать сведения запиской, как только что-либо выяснится. Итак, Порте придётся на сегодняшний день подвинуться ради сердечных дел молодого дипломата. Помимо самого тонкого и неотложного, конечно. Этим аге придется заниматься в светлое время суток. Впрочем, молодому турку было не привыкать по ночам рыскать как бродячий пес по улицам узким, темным городским улицам, а днём сопровождать Селима по делам дипмиссии. Ещё и месяца не прошло, как в самые лютые морозы Мустафа выкрал письмо у рыцаря-иоаннита, к которому его бей имел большой интерес. После такой передряги кеманчист не побоялся бы искать и самую таинственную из земных женщин. Тем более, что у женщин есть служанки. А служанки, как известно, болтливы, охочи до всего блестящего, словно сороки, но главное - эти служанки все как одна хотят замуж.
- А какая гризетка, мечтающая об узах Гименея, устоит против такого молодца, - самодовольно подумал дерзкий юноша, подкручивая ус. С иоаннитом было намного сложнее. Иоаннит, будучи монашествующим рыцарем, не держал в доме женщин. У него служили юноши. Правда, и у тех тоже были свои слабые места. Эти юноши были подвержены двум грехам: сребролюбию и пьянству. Дело решил дружеский ужин в таверне "Луна и яичница". Крепкий херес, на которой не поскупился их новый знакомый, развязал языки юным послушникам, а втершись в доверие незадачливым пажам, Мустафа вскоре навестил своих юных друзей в доме их влиятельного патрона. Разумеется, в отсутствие хозяина. Один Аллах знает, как хитроумному турку удалось выкрасть нужное письмо. Мустафа порой и сам не верил своей удаче.
А тут предстоит найти лишь ключ от двери незнакомки. Эта задача показалась Мустафе не сложнее партии в нарды. Живя в Стамбуле, молодой кеманчист часто захаживал к торговцу тканями, черноглазому Али, сыграть партию в нарды. И ставя на кон золото, предлагал своему визави поставить в свою очередь отрез ткани. И видит Аллах, что прекраснейшая чалма из шелка цвета спелого персика, а так же халат золотой парчи, приличествующие и падишаху, были свидетельством, что капризница-Фортуна находит серые очи молодого музыканта достойными подобного рода даров
- Ты прощен, Онур, - со смешком уверил сын Мехмет-паши хозяина лавки, - и не раз ещё я воспользуюсь твоей помощью. А сейчас прощай. Нам пора.
Бей принял из рук своего наперсника шляпу и надел ее.
- Полно тебе жаловаться, Мустафа. И знаешь, я как раз сейчас вспомнил, что мне необходимо срочно навестить Рустема-агу. Можешь ты себе вообразить, какое совпадение? - промурлыкал бей, по-кошачьи сузив свои серые глаза. Красиво очерченные губы дрогнули в усмешке.
- По весьма серьезной причине, разумеется, дело государственной важности и отлагательств не терпит. А значит, предшествует по очередности всем остальным и мы идем туда незамедлительно. А уж потом - домой, мне необходимо переодеться. На поздний завтрак меня уже ждут. Будет адски скучно, но, увы, полезно. Так что придётся улыбаться. Идём, братец, идём. У нас нет ни минуты лишней, - хлопнув кеманчиста по спине и подхватив под руку, бей быстро зашагал вперёд, увлекая его за собой и продолжая увлечённо болтать обо всем на свете.
Промозглый ветер и какая-то неприятная морось - то ли снег, то ли дождь - заставили обоих поплотнее укутаться в тёплые плащи. Дыхание превращалось в холодный пар. Мех воротника щекотал щеки, водяная пыль оседала на ворсинах, но соболь откуда-то из далекой Московии грел исправно.
Идти недолго, что-то около десяти минут. Однако это достаточно, чтобы успеть многое обсудить. Рустем в свое время не пожелал, чтобы рядом находилась ещё чья-то восточная лавка. Исхитрился обустроиться всё ещё в самом сердце города, но так, чтобы иметь собственную публику. Туда-то оба наши героя сейчас и направлялись.
- Ты задолжал мне: до сих пор не рассказал, как вы повеселились нынче ночью. Судя по тому, с какой физиономией я нашел тебя у Онура, мальчишник удался? Эй, Мустафа, ну что ты там? Долго ли тебя ждать? Прибавь, прибавь шагу, нам некогда.
Пашазаде не дождался ответа. Они шли по одной из тех узких улочек, где едва могут разойтись двое. Если у человека достаточно длинные руки, то раскинь и обеими ладонями упрешься в стены домов. Селим чуть повернул голову назад, ибо собеседник поотстал на несколько шагов. Видно, засмотрелся на яркую юбку, мелькнувшую позади.
Как вдруг османец явственно почувствовал, как на его плечо легла чья-то тяжёлая рука. Она будто бы выросла из проулка, довольно темного даже в солнечные дни. Из таких вот переулков никогда не жди ничего благовидного.
Доля секунды. Ладонь легла на рукоять верного кинжала и вынула его из ножен. В те времена в подобных случаях не было ничего необычного. Всего лишь недальновидная мразь, настолько дерзкая, что посмела его коснуться, поплатится жизнью раньше, чем проронит слово.
Отредактировано Селим-бей (2020-12-20 15:35:04)
Орхан, старший сын Мехмета-реиса, схватил брата за запястье руки, держащей кинжал, крепкой хваткой опытного моряка. Это была хватка человека, который удерживал корабельные канаты в десятибальный шторм.
- Но-но-но! Полегче, Явру!* Не стоит тыкать кинжалом в родного брата. - пророкотал над ухом Селима раскатистый баритон старшего из пашазаде.
- А ты, Мустафа, - серые смеющиеся глаза Орхан-бея заглянули в лицо растерявшегося кеманчиста, - совсем расслабился, я гляжу. Признайся, только бегаешь за гяурками да всё на виолке играешь. Так-то ты бережешь Селима-эфенди? - покачал мужчина светловолосой головой, на которой сейчас красовался роскошный берет, отделанный мехом горностая и украшенный серебряным аграфом в форме плода граната. Ко всему этому прилагалось ещё перо цапли. Впрочем и другие детали туалета молодого османца никоим образом не выдавали в нем чужестранца - одет сын Мехмета-реиса был на европейский манер.
Орхан раскрыл объятия, чтобы прижать к груди брата. С детства они были близки. Орхану было около двух лет, когда увидел свет средний сын Мехмет-паши. Той весной крепкого, горластого двухлетку впервые подвели к крошечному как котенок, сморщенному существу. Отец сам познакомил обоих своих сыновей друг с другом.
В тот год в Стамбуле было очередное восстание янычар. Собственно, эти непокорные рубаки вечно бунтовали. Им всегда мало было походов, руки чесались без сечи, а брюхо требовало больше плова, да с бараниной. В тот год их недовольство воинов султана, умеющих лишь убивать, было направлено против самых высокородных пашей. Мехмет-реис был аккурат в отъезде, когда разъярённая толпа солдат, вооруженная до зубов, пошла на приступ дворца реиса. Дворец устоял, но эти события ускорили на пять недель появление на свет среднего сына Мехмет-паши.
Поначалу ни одна повитуха не гарантировала новорожденному долгой жизни. Слишком слабым был рожден этот младенец. И дабы он окреп его нарекли Селимом. Надеялись, что это имя даст силы своему носителю. Ведь в переводе с арабского это означает здоровый и крепкий. Прошли годы. Аллах услышал молитвы семьи адмирала - средний сын Паши хорошо овладел и мечом, и матраками, а руки его крепко держали штурвал Миража в неспокойном море, коли в том была необходимость.
* Yavru ( Явру) - котенок по турецки
Отредактировано Энрике де Кардона (2020-12-23 16:15:44)
На Селиме были плотные кожаные перчатки, однако даже сквозь их раструбы пашазаде отлично прочувствовал хватку «случайного встречного». Руку словно сдавили тисками или переехали телегой. Стиснул зубы, однако его упрямые пальцы не разжимались и кинжал он так и не выпустил до тех пор, покамест не услышал голос. Только тогда клинок беспомощно звякнул о брусчатку.
- Орхан?.. - негромко вскрикнул он, как человек, пораженный тем, кого видит перед собой, - В следующий раз, если захочешь поразвлечься и на кого-нибудь наскочить из-за угла, будто умалишённый, то выбери не меня. Стать братоубийцей по неосторожности я не желаю. Здравствуй, брат, - горячий, искренний и радостный выдох и объятия, раскрытые человеку, с которым у него в жилах текла одна кровь. Объятия были долгими и крепкими.
- Ты? В Венеции? Тебя-то каким ветром сюда прибило? Я думал, ты в Золотом Роге сейчас или по крайней мере красуешься в Эге Денизи*. Но здесь, сейчас? Аллах милостивый! Да я меньше удивился бы, встретив на Сан-Марко шехзаде инкогнито. А Мустафу не вини, это я пожелал пойти с ним одним, в ты нынче ты оказался ловчее. Да, я отвлекся. Но погоди. Клянусь, я тебе устрою небольшую месть. Оглядывайся впредь. Ты меня знаешь.
Выпростав наконец руку, он потер всё ещё изрядно ноющее запястье. Лицо его при этом изобразило гримасу, повторить которую было бы трудно: попробуйте улыбнуться и одновременно поморщиться. Вот тогда, возможно, получится нечто примерно похожее.
- Наша сила - врагам могила, - констатировал Селим и эта фраза могла показаться выражением почтения к старшенькому, если бы не лёгкий оттенок сарказма. Полгода без взаимных подколок - срок, знаете ли.
- И будь так добр, с твоей-то глоткой - не горлань на всю Венецию мои прозвища. Ты меня очень обяжешь. Тем более, что, думается, я его уже слегка перешагнул, причем довольно давно. Верно, Тулумба? - последнее слово пашазаде произнес ангельски невинным тоном и едва удержался от хохота, вспоминая, как этот реис, косая сажень в плечах со слегка обветренным лицом, пудовыми кулаками и насмешливым взглядом в мальчишестве дрожмя дрожал над сладкими трубочками из теста**, которые и именовались этим забавным словом. О, как Орхан бывал разочарован, когда за невыученый урок его лишали десерта. Получить розгами - ничего, но это! Шел на всё, вплоть до того, чтобы стянуть украдкой на кухне. Отсюда и домашнее прозвище. Разумеется, сокровеннее некуда, для такого-то человека.
*Эгейское море
** От ит. tromba - трубка. Балуются таким на персидской территории, в Турции и на Балканах.
Отредактировано Селим-бей (2020-12-23 20:45:52)
Мустафа, услышав упрек, вполне справедливый, хотя и шутливый, вспыхнул, аки маков цвет и понурился. Десять тысяч шайтанов! Ну как он мог так оплошать, просмотреть? Волосы по всему телу (там, где дозволено их иметь мусульманину) вставали дыбом при мысли, насколько мизерным был шанс встретить тут именно Орхан-бея. А главное - чем могла закончиться такая история, окажись это не он. Кому как не приближенному наперстнику было знать: Селим не признает железных рубашек, которые привыкли носить здешние господа. Никакие замечания, никакие рассуждения о том, что самые безрассудные и отважные господа не брезгуют этой разумной предосторожностью. Не помогали никакие уговоры подсчитать количество своих недругов и прибавить к нему настоящих врагов.
Селим пожимал плечами.
- Мне неудобно таскать на себе лишнюю тяжесть*.
И одним лишь взглядом показывал, что разговор окончен. Так смотреть умел только он один и тогда уж, правда, продолжать не было никакой возможности. Эх, ну что ты будешь делать с упрямцем?
Оставалось отчаянно махнуть рукой и всякий раз молить Аллаха об удаче. А как иначе? Ведь случись что с человеком, который столько для него значит, во-первых сам Мустафа себе не простит. Что же касается во-вторых... Мехмет-паша точно скончается от горя, только не в одиночку: прихватит кое-кого с собой за шиворот.
- Ох, эфенди! Я с удовольствием разделюсь на четыре Мустафы. Один впереди, другой сзади, а двое других - по левую и правую сторону. Только даже и тогда понадобится пятый, чтобы лететь по воздуху, подобно ангелу и следить за зловредными каменьями, которые порой норовят упасть с крыши. Но кто тогда будет занимать нашего бея разговором? Это уже шестой Мустафа. Пятеро - куда ни шло. Пять - число священное, по количеству столпов ислама. Но на большее даже моих способностей не достанет, - пропел кеманчист, ловко меняя гримасу досады на свою обычную радостную мину.
После сей тирады он устремил на своего господина долгий и многозначительный вопрошающий взгляд:
- Ну, что? Каковы наши планы, коли появились еще обстоятельства?
*Согласовано с беем.
Орхан уверенно пожал брату руку, даже не рассердился на смешное детское прозвище. Более того - оно показалось ему чем-то милым, домашним, пахнущим крепким кофе и липкими сладостями, которыми мать часто баловалась с приближенными к ней служанками. Они с Селимом играли рядом, фехтуя на деревянных мечах. Запах розового масла, кофе и медовых сладостей. Он давно отвык и от этих запахов и от этих воспоминаний. Запах боевого пота и железистый запах крови на стальном ятагане куда чаще щекотал его ноздри, нежели изысканные ароматы гарема его отца.
- Даже четыре Мустафы это слишком! - басовито пророкотал моряк с привычной интонацией, чуть ворчливой, - от тебя одного-то прибауток, а от четверых и вовсе голова кругом пойдет. А вот два Мустафы было бы недурно. Один бы шел сзади твоего господина и берег его, а второй пусть носит записочки от него гяуркам. Ты ведь наверняка время зря не теряешь? - с медвежьей грацией хлопнул бей брата по широкому плечу. Про западных женщин он был премного наслышан да и сам крутил некогда романы с некоторыми из них в свои редкие визиты в христианские страны. Не собирался теряться и в этот раз. Хоть моряка привели в Венецию неотложные дела, но он был удачлив не только на поле брани. Собирался попытать счастья и с этими злотокудрыми сиренами.
Селим невольно закусил нижнюю губу. Для такой самолюбивой натуры камень, который был нацелен в огород Мустафы, благополучно просвистел дальше и приземлился в его собственном саду. Упрек кеманчисту означал, что сам пашазаде прекрасным образом прозевал засаду старшего брата. Что было чистой правдой - вот что самое досадное. Орхан всегда владел руками и ногами лучше, чем языком, стало быть тактичности от него никто и не ждал.
- Ты забываешь, что наш Мустафа не янычар, не дели, слава Аллаху, не спахий и не бостанжи, - с улыбкой ответил османец брату и привычно повел плечом, - так что не слишком ли большой спрос? Хочешь сказать, что я оказался раззявой - не возражаю. Ты прав. Хотя, - Селим поднял подбородок чуть выше, хотя и до того держал его не низко, - согласись, что у тебя было преимущество. Ты слышал наши голоса и узнал нас, а я услышать тебя никак не мог и загибать зрение за угол может разве только джин. Если я решил идти без толпы за спиной - значит, мне было так нужно. Я даже не спрашиваю тебя, брат, куда ты сейчас направлялся и видел ли уже отца, - тем более, что на прямой вопрос о цели твоего визита в Венецию ты мне не ответил, осторожничаешь. Промолчу же пока и я, - потому что сейчас мы пойдем туда, где можем спокойно поговорить. Там и обменяемся вопросами. Можем начать по дороге. Я сдвину для этого свои дела, а ты свои, - рука молодого человека в отороченной мехом перчатке легла на широкое плечо Орхан-бея, а гордо посаженная голова повернулась к наперснику, вопросительно изогнулась бровь, - Мустафа, друг мой, ты ещё здесь? - он прицокнул языком, - я, кажется, чего-то не понимаю.
-О да! - иронично улыбнулся Орхан, - твой Мустафа не янычар. И хвала Аллаху, что не янычар. Те не то что на кеманче, они и на своей пустой башке не сыграют и пары нот. И Лейлу не отличат от Меджнуна. К тому же сомневаюсь что они умеют читать. Только орать да бесчинствовать, - моряк вспомнил как аккурат перед отъездом в Венецию эти, вечно бузящие, султанские войска устроили очередную свару. Как раз на улице перед портом. И для того чтобы проехать пришлось парочку уложить в канаву. Остальные присмирели и пошли искать другие объекты для своего "праведного" гнева. Капитан османского флота искренне презирал этих сухопутных бездельников, любящих по его мнению лишь бесчинствовать и скандалить. Превосходство моряка, офицера, да и что таить - снобизм рождённого во дворце, не могли не вызвать в душе молодого человека некоторое презрение к янычарам, которое он не давал себе труда скрывать.
А на утверждение младшего брата, что тот не спрашивает отчёт от старшего, моряк лишь широко улыбнулся. Семейный гонор сыновей Мехмет-паши был особенно ярко выражен у последнего из сыновей.
- А ты спроси, - предложил Орхан брату, - как известно ответ получит лишь вопрошающий, - назидательно поднял моряк к серому венецианскому небу указательный палец правой руки, словно мударис в медресе.
На предложение Селима отринуть все свои дела, моряк лишь покачал головой:
- Ну какие мои дела поутру в Венеции? Конечно отложу, коли место будет где хоть согреться можно, тут холодно, как у шайтана в погребе. Идём, там пообщаемся, веди! - велел брат Селиму, полностью доверяя тому выбор места, где они смогут вдоволь наговориться. Младший сын Мехмет-паши и интриги были едины как хлеб и соль, как масло и тесто, как Луна и ночь. Селим-бей был сама таинственность. И уж Венецию он знал куда лучше чем Орхан, который лишь под утро прибыл сюда со своей эскадрой и, разумеется, не успел ещё как следует оглядеться.
Эпизод завершён.
Отредактировано Орхан-бей (2021-02-15 23:57:59)
Вы здесь » Vive la France: летопись Ренессанса » 1570-1578 » République vénitienne » И была ночь и было утро. День первый. Венеция, февраль 1572 года
