Vive la France: летопись Ренессанса |
Привет, Гость! Войдите или зарегистрируйтесь.
Вы здесь » Vive la France: летопись Ренессанса » 1570-1578 » Pologne » Сколько волка ни корми. Германия, декабрь 1573 года
Эпизод перенесен с прежней площадки. Желающим попробовать себя в роли королевского фаворита или Его Величества Генриха Валуа обращаться в гостевую 
Время и место действия: Германия, декабрь 1573 года
Участники: королевские фавориты, Луи де Клермон, Генрих Валуа.
Краткое описание: По пути из Парижа в Краков Генриху приходится выручать одного из своих дворян в весьма щекотливой ситуации...
Отредактировано Жак де Леви (2017-10-02 09:55:51)
- Проклятье! Объясните мне этот феномен, Шомберг: чем меньше человек заслуживает, тем больше ему достается. Будет когда-либо справедливость на этом чертовом свете или же нет?! - недоумение и досада отражались на красивом лице графа де Леви, даже щеки, на которых не так уж давно начала пробиваться борода, покраснели. Насупившись, он уставился на своего собеседника, ожидая от него поддержки.
Свинцовое низкое небо Германии в точности соответствовало настроению молодого человека в этот зимний день. Нет, было бы грешно жаловаться на резиденцию графа Айзенахского, где на несколько дней задержался Генрих Валуа со свитой. До Кракова оставалось еще уйма лье, а они успели перевидать многое. И в сравнении с этим многим... Спору нет. Здесь приняли достойно. Конечно, о том, что такое изящество и хороший вкус, на этих землях и не подозревают. Мода странная, мясо грубо, а вино не выдерживает никакой критики, да его тут почти и не пьют, предпочитая эту пенную горечь из зерна... И все же не так уж дурно. Но это никак не влияло на возмутительность происходящего.
- Нет, разумеется, здесь находиться поприятнее, чем трястись в санях. Но великодушие Генриха заходит так далеко, что это поистине пугает. Каково?! Вы видели, как он бросился на выручку этому бахвалу, который влип в передрягу исключительно по собственной дурости? Вместо того, чтобы разгневаться. Будто дорожит им как зеницей ока. И это несмотря на все его выходки. Скажете, Бюсси не заслужил месяц-другой в камере, если уж ваши соотечественники оказались настолько неповоротливы, что не смогли опередить офицера и не успели насадить его на вилы прежде, чем его упекли за решетку? Скажете, я не прав? Зачем король вообще взял его с собою, ежели он только доставляет хлопоты?
Невероятно. Новоиспеченный король польский лично хлопотал, чтобы человек из его сопровождения, виновный в грубом нарушении общественного порядка и непристойном поведении, был освобожден как можно быстрее, и приложил к этому немало усилий, надо сказать. Дернул же черт этого Бюсси оказать внимание чересчур сдобной трактирщице, которая, не оценив такого великого счастья, подняла шум. Весь городок поднялся против француза, оскорбившего "невинность" почтенной фрау, и тому лишь чудом удалось спастись.
Шомберг залпом допил своё пиво и грохнул кружкой по столу так, что тот подпрыгнул.
- Государь наш слишком добр, Donnerwetter! Добр, как ангел, дружище Келюс! И я это говорю без... этого..., - Жорж нахмурился, - как это называли греки?... Без иронии, вот!
Шомберг, пожалуй, как немногие из свиты Генриха, чувствовал себя в своей тарелке. И снег, и серое небо, и скверные дороги нисколько не угнетали его. Чёрт! Да это даже удовольствие - отдохнуть немного от придворного этикета, пожить почти походной жизнью. В звуке немецкой речи слышалось что-то милое, настраивающее на сентиментальный лад. Не родная Саксония, конечно, но... Барон поглощал пиво и колбасы, раздавал тычки лакеям, перемигивался с горничными и благодушно посмеивался над французами, впавшими в некоторое уныние. А история с этим Бюсси...
- Слишком добр, говорю я! - продолжил Жорж, вновь наполняя свою кружку, - Что до меня, я получил бы удовольствия на год вперёд, если б мне довелось увидеть хлюста Клермона поднятым на колья. Verdammte Scheisse! Он ещё пописывает свои вирши? Вот был бы анекдот: поклонник Прекрасной Дамы помер в навозной куче из-за аппетитного зада трактирщицы!
Он откинулся на спинку стула и звонко, раскатисто захохотал. Немецкий юмор никогда не отличался особой тонкостью, а Шомберг, попав в родную среду, стал уж очень стремительно терять придворный лоск.
- Впрочем, -проговорил он, отсмеявшись,- здесь есть ещё... э... aspectus политический. Государь наш Генрих не мог позволить, чтобы пострадало достоинство ФРАНЦУЗСКОГО дворянина, да ещё от рук каких-то хамов. Причём, НЕ ФРАНЦУЗСКИХ хамов, заметь, - Шомберг улыбнулся и любовно провёл пальцами по ножнам своей шпаги, лежащей на столе, - Бюсси я не выношу, но уж если суждено ему отправиться к праотцам, пусть это произойдёт от рук человека благородного. Не дело вмешивать в это чернь! А тюрьма... Нет, король мудр, Келюс. Он должен был показать, что в силах защитить своих людей. Даже если они ведут себя, как Schwachsinniger.
Покручивая смоляной ус, Шомберг взглянул на Келюса, вскинув брови, словно говоря: "Ну, что? Убедил?" Ему снова стало весело, и он добавил:
- Но, клянусь пресвятой девой, если бы это было в Саксонии - висеть бы Бюсси на заборе! Наши бюргеры - не чета здешним жирняям!
- В Ваших словах есть изрядная доля истины, - изрек Келюс, задумчиво растягивая слова и забрасывая ногу на ногу, - относись это к любому иному человеку, только не к Бюсси. Я бы даже согласился с Вами, дружище, касательно достоинства французских дворян. Вы хорошо сказали. Казалось бы, это задевает и лично мою честь, как человека французского принца. Вот дьявол меня задери, я всегда был недурным французом, вы знаете. Но тут я готов поступиться даже своим патриотизмом и солидарностью. Этот виршеплет лезет на рожон ежечасно. Ежеминутно. И знаете что, чернь - так чернь, коли он сам себе это обеспечил. Мне до чертиков досадно за короля, вот что я Вам скажу, и куда больше, чем за себя самого. Любой другой оценил бы усилия Монсеньора и был ему благодарен за то, что его шкуру спасли от камня, соломы и баланды в деревянной миске.
Граф все еще не мог привыкнуть к новому статусу и титуловать своего друга и покровителя Величеством. Генрих теперь польский король, а не французский дофин, а Келюс нет-нет да и оговорится.
- Любой другой, - пылко продолжил он, - но только не Бюсси. Неблагодарная свинья! Политический ли тут аспект или личный, ему плевать. Поверьте. И если бы он поумерил свою спесь после этого урока. Так ведь нет, увидите, он станет лишь еще заносчивей! Теперь, когда он лишний раз убедится, что ему все как с гуся вода, он станет совершенно невыносим.
Сеньор де Леви достаточно узнал Клермона, чтобы делать такие выводы и зная его, был абсолютно уверен, что это еще цветочки.
На душевном подъеме он даже отхлебнул пива и не поморщился при этом, как обычно.
- Э, дорогой Келюс, дай только Генриху воцариться в Польше!, - отвечал Шомберг,- Честью клянусь - тогда уж он не даст спуску Бюсси. А пока не мешай королю творить милосердие, а этому кретину д'Амбуазу - раздуваться от спеси. Ты прекрасный француз, я - тоже прекрасный француз (и прекрасный немец к тому же), - хохотнув продолжал Жорж,- и там, среди чёртовых поляков, нам стоит держаться всем вместе, но...
Шомберг наклонился через стол к Келюсу и, чуть понизив голос, продолжал:
- Кто знает, что там может случиться, а? Вам не доводилось видеть новых подданных нашего принца до Парижа? Мне - да. Варвары, Келюс, настоящие скифы. Одеты в шкуры, лопочут на своём собачьем языке да ещё пересыпают его латынью. И каждый голодранец, нацепивший кривой меч, считает себя равным Цезарю. Представьте: целая страна, населённая этакими болванами! Если только Бюсси чудом доберётся с нами до Польши...
Довольная мина сияла на лице барона.
- При его заносчивом нраве, только милосердный Господь убережёт его от неприятностей. А уж мы постараемся, чтобы Всевышнему не пришлось тратить время на такую мелочишку. Терпение, Mann! Этот кабанчик - наш. Просто дадим ему время протушиться, как следует - нам останется только скушать. Кстати... что-то чертовски есть хочется! Да и кувшин пуст. Эй, там!...
Нет, Шомберг не разделял гнева Келюса в полной мере.
- Увидим, Шомберг. Увидим. Терпения у меня хватит. Нам бы сперва вообще добраться до этого Кракова, будь он неладен. Смерть Христова, хорошо Вам. У Вас в крови привычка к холоду. У д'О прострелило поясницу, Белльгард чихает так, что можно принять за канонаду, а Сен-Сюльпис кашляет и нос его увеличился вдвое и покраснел, как у заправского пьянчуги.
Молодой де Леви булькнул от хохота, вспоминая одного, с перевязанной теплой шалью спиной, которую тщательно растирал жиром дюжий слуга, второго, который не расставался с носовым платком, и третьего, который говорил сейчас так, будто его нос накрепко зажали пальцами.
- Разве что я пока держусь. А сарматы... - пожал плечами граф, закидывая в рот кусок чего-то соленого и с хрустом раскусывая, - нет, я, конечно, сразу заподозрил, что они собрали в посольство всю ту сотню образованных людей, какая имеется по всем их землям. Правда, в беседе с нашим королем этого ведь не скажешь. Напротив, надо было как-то его ободрить, а то он совсем пал духом. С другой стороны, слыхивал я, как некоторые из них объясняются по-французски. Лучше иных парижан. А Баланьи говорил, что дикий нрав чертовски им помогает в бою: этими своими кривыми саблями они просто песенки поют. Особо хороши у них прыжки, вольты и, само собой, рубящие удары. Плечевой замах на короткой дистанции, рраз - и у противника одно плечо гуляет отдельно от остального корпуса, будь он даже в кирасе, - с загоревшимися энтузиазмом глазами молодой граф сделал взмах рукой, и не оставляло сомнения, на ком он с удовольствием отработал бы интересные удары.
Поясним читателю, как обстояло дело. Новоизбранный польский король для личной беседы уединился с хозяином резиденции (именно графу Айзенахскому Бюсси был непосредственно обязан своим освобождением). Ну а приближенные Генриха коротали время в отведенных им покоях.
Зычный окрик немца не мог не достичь ушей здешней прислуги. Шомберг всегда отличался превосходной глоткой.
- Давайте загадаем, кто войдет? - от нечего делать предложил Келюс, - тот ворчливый старикан или же та хорошенькая девчонка, на которую Вы положили глаз и с которой давеча добрую четверть часа бесстыдно трещали по-немецки, когда я ни черта не понимал и только пялился, как полный идиот?
Надежды разбудить в Шомберге совесть не было никакой, но подколоть-то надо.
- Предпочёл бы третий вариант, - ответил Шомберг, - ибо пока эта старая образина дотащится сюда, мясо остынет, а пиво нагреется. А что до маленькой Марихен..., - Жорж развалился в кресле и стал похож на огромного довольного кота, - к ней я надеюсь зайти сам... ммм, meine Kleine Püppi!...
Взгляд барона предвкушающе затуманился...
- Кстати! О гретом пиве! Если вы, дорогой мой, не желаете разделить прискорбную и, между нами говоря, довольно потешную участь наших нежных друзей, вот вам средство - горячее пиво! А ещё лучше - водка! Да-да, и с перцем.
Шомберг заметил брезгливую гримасу, которую не замедлил скорчить Келюс.
- Не кривитесь, граф. Вы же солдат, чёрт меня дери! Мы почти в походе, а на войне надо пить пиво и водку! Не в обиду вам, но немцы больше других народов понимают в войне. А когда наш Генрих станет королём...
Шомберг выпрямился, зверски пошевелил усами и изрёк:
- Будет война! Это потешное лоскутное королевство окружено врагами! С юга - дикие татары, с севера - шведы, которым тоже какого-то чёрта надо, с востока - московиты! Да!
От нового предвкушения взгляд Жоржа уже не туманился, а блестел.
- Вам король даст конницу. Пусть всего лишь из поляков, но из них выйдет дело, если Баланьи не врёт. Белльгарду дадим артиллерию, Сен-Сюльпису - пехоту. Мне - рейтар. Да, д'О будет казначеем, он любит считать денежки, и король наймёт тысяч пять немецких рейтар! Ах, Келюс, как славно мы развлечёмся! Это вам не лазать по грязным траншеям под Ла-Рошелью.
Щедро раздав польскую армию своим друзьям, Шомберг снова вальяжно расселся. Тут скрипнула дверь и появился давешний старый слуга. Барон поморщился:
- Так и знал, что нечего и загадывать... Заказывайте, граф, я переведу этому облезлому хорьку...
Как раз в это самое время графа де Бюсси доставили из казематов, где он целые сутки с негодованием размышлял, сколь различны нравы милой его сердцу Франции и протестантской Германии. В Париже ли, в Лионе или в Марселе милость блестящего графа, оказанная трактирщице, вознесла бы ту на седьмое небо, а здесь вышла неприятность. Грудастая блондинка с огромными кружками пенного пива, которые она лихо транспортировала от стола к столу без помощи подноса на своей, как показалось Луи, абсолютно необъятной груди, вместо того, чтобы зазывно улыбнуться блестящему кавалеру, ухватившему ее за крепкий зад, напротив подняла шум, как вспугнутая в ночи воронья стая. А местное мужичье чуть не подняло заезжего француза на вилы. Ей же ей, даже тюрьма стала для неудавшегося волокиты спасеньем от мести разъяренных бюргеров. Так что теперь Клермон был зол, как человек, проведший сутки на соломенном тюфяке в не самой комфортной из тюремных камер. А сейчас доставленный во дворец графа айзенахского недавний узник направлялся в комнату, где ему предстояло дождаться своего сюзерена и недавнего избавителя.
- Черт бы побрал этих дикарей, - бормотал себе под нос красавчик Бюсси, который порядком подрастерял свой лоск в недавнем заключении. Измятая одежда, несвежая камиза, приятно контрастирующая со свежей ссадиной на скуле не делали нынче Клермона образцом элегантности. Но тем не менее даже в таком виде в юноше невозможно было не признать блестящего аристократа и абсолютно невыносимого гордеца. Небрежность прически и туалета молодого графа сполна компенсировались гордой посадкой головы и иронической улыбкой на красиво очерченных губах знатного француза. Именно в таком виде потомок Клермонов ввалился в покои, где фавориты будущего короля Польши собирались выпить.
Beatitudo non est virtutis praemium, sed ipsa virtus
- Древние римляне предпочитали вино даже в походах, - невинно заметил королевский фаворит, - а к пиву относились без всякого пиетета. И если память мне не изменяет, они, кажется, кое-чего стоили, как вояки, а? И воевали в разном климате, на трех-то континентах.
Келюс, удобно развалившись на кушетке - будто на поле летом, только травинки во рту не хватает - с живым интересом внимал милитаристским изысканиям своего собеседника. О, да! Все так и будет. Генрих не пожалеет должностей. А кому, собственно, эти должности давать? Не его же новым подданным, в самом деле! Сидя в жарко натопленной комнате, наши двое героев так лихо нарисовали себе лестную для самолюбия картину... Мысль о королевской стратегии в столь важном деле, как раздача чинов, о необходимости поощрения новых подданных не имела ни малейшего шанса посетить их буйные головы.
Юный фаворит очень гордился своим участием в осаде Ла Рошели: это была первая его кампания. Пусть она даже не увенчалась успехом и закончилась не вполне удачно... Этому виной были только лишь обстоятельства, в этом Келюс был свято уверен. Генриха выбрали польским королем, а в Польше полно протестантов, так что он не мог тогда довести дело до конца и дожать гугенотов... Пришлось заключить мир. Но то была вынужденная мера! И теперь, нюхнув пороху, Леви со свойственным любому юноше пылом жаждал продолжить военную карьеру и ему все равно было, кого рубить: хоть турка, хоть шведа, хоть черта лысого.
Да еще Шомберг так вдохновенно рассказывал, что граф уже буквально видел себя во главе доброго конного отряда, который врезается в пеший строй, сминает его и сеет панику во вражеских рядах.
- Твои бы слова да Богу в уши, Шомберг, - Сеньор де Леви снова перескочил на "ты", сияя улыбкой.
- Война это хорошо. Во всяком случае, тогда точно не придется скучать. Здесь можно будет развернуться. Знаешь, как именуют московиты своего короля? Ну того, который был одним из претендентов? Грозным. Ха...
Он собрался продолжить мысль, как вошел старик и отвлек от ее развития. Но ладно старик... Сперва раздались шаги, и уже не шаркающие, а четкие и громкие, и за спиной старого слуги возникла длинновязая фигура, которую можно было бы узнать и за сотню лье.
- Третий вариант, говоришь? - тихо уточнил Леви у немца, - ну-ну... Вот тебе третий. Кусок в горло не полезет. Встретим, как положено?
- Ба! - громко воскликнул он, привставая на локте и продолжая сиять улыбкой, - черт возьми, кого мы видим! Господин граф!
- О, счастливейший из дней! - с неподдельным энтузиазмом воскликнул барон, - Неужели?! Наш дорогой соратник! Луи де Клермон! Граф де Бюсси!! Сеньор д'Амбуаз!!!
Шомберг закинул ногу на ногу и, опираясь на шпагу словно на посох, простёр десницу в сторону Бюсси.
- И как раз к обеду! Аппетит у вас, должно быть, зверский? Ведь вы, говорят, предприняли прогулку по славному городку Спрендлингену. И прогулку весьма стремительную, прямо античный подвиг, что твоя беготня из-под Марафона. А благодарное местное население было в таком восторге, что сопровождало вас всё целиком, включая стариков и младенцев. Но ни трактирщик, ни трактирщица, надо думать, не удосужились вас накормить. Что взять с этих хамов!
Широко ухмыляясь, Шомберг скосился на де Леви:
"Дружище, он наш! Давай-ка, возьмись за него, как ты умеешь! Клянусь, мы выпотрошим его языками, прежде, чем он опустит седалище на стул."
- Ого! - словно перебрасывая мяч Келюсу, добавил немец, - Да ему и шпагу уже отдали!
Бюсси проследовал к небольшому креслу с жесткой спинкой и гнутыми ножками из светлого дерева, плюхнулся в него и тут же вытянул длинные ноги в грязноватых после пребывания в неволе чулках.
- Счастлив видеть вас, - зло буркнул граф, на реплику Келюса, намереваясь потребовать себе местного шнапса. Однако замечание немца заставило Клермона насторожиться. Пикировки Бюсси с Келюсом, случавшиеся периодически, давно никого не удивляли. Эти двое явно невзлюбили друг друга и порой подпускали шпильки в адрес своего недруга. Но и положение их в сущности было во многом сходным. Что же до молоденького немца, зачем-то взятого Генрихом с собой в Польшу, то до него потомку, пусть и незаконному, Людовика XI дела было не более, чем до борзых своего патрона. И потому неуместное по мнению графа замечание о шпаге, как и упоминание о нем в третьем лице, разозлило бы Клермона и в более благодушном настроении.
- А и вы тут, месье немецкий невежа?.. - с едким сарказмом осведомился недавний узник, - А я вас было принял за одного из слуг нашего любезного хозяина... Ну да, полагаю, вы простите мне это заблуждение, ибо дворец просто полон наемниками из ваших краев и вы удивительно сливаетесь с этой толпой, - говоря так, молодой человек жестом подозвал к себе слугу и выразительно прищелкнув по горлу дал понять тому, что с наслаждением бы выпил.
Ей-Богу, мерзкое пребывание в тюремной камере этого забытого богом городишки, полного невежественных бюргеров, необходимо смыть чем-нибудь покрепче, - подумал он, при этом вызывающе глядя в глаза обнаглевшего немца. Граф искренне при этом считал, что этого чужеземного сопляка стоит поставить на место. А то и вежливости поучить, коль малец забылся настолько, что искренее вообразил себя равным и Клермонам и даже де Леви...
Beatitudo non est virtutis praemium, sed ipsa virtus
- А уж мы как рады, - медовым тоном отвечал Леви, - признаться, мы и не чаяли так скоро лицезреть Вас. В самом деле, что за хамы! Как? Довести до подобного состояния одного из представителей знатнейшей французской фамилии! - граф смерил Клермона нарочито сочувствующим взглядом от нечесанной шевелюры до покрытых грязью сапог. Ничего не забыл, ни одной детали его помятого гардероба.
- Я и не узнал бы Вас, кабы не рост да голос. Вы, всегда такой франт... Из-за какой-то вульгарной трактирщицы. Сколько Вы там провели? Несколько дней? А такое чувство, что месяц. Вас поместили в ненадлежащую Вашему положению камеру? Боже. Одно дело походные условия, а совсем другое - каменные стены и небо в клетку. Какая удача, что король так добр и за Вас вступился! В противном случае, все могло затянуться на куда как более долгий срок и Вашим родным пришлось бы хлопотать за Вас. Здешний закон суров. Боюсь, этот анекдот разойдется в обе стороны: и до Парижа и до Кракова. А там люди так же злы и языки так же длинны, как и в нашей милой столице. Притом отрезать их не удастся, королю это не понравится. Но Вы не расстраивайтесь, поговорят-поговорят и забудут. Si finis bonus est, totum bonum erit*, - невинно закончил он, впридачу еще и улыбнувшись соответственно.
Старик слуга, который ни слова не понимал из языка приезжих, уяснил себе одно: те желают выпить и поесть и вряд ли начнут сейчас выражать неудовольствие, если им вместо жаркого принесут колбасы. Главное, была бы закуска. Экие эти французы прожоры! Причем одинаково охочи и до пулярки и до сладкого пирога. Ежели так и дальше пойдет, в погребах ни черта не останется. Сделав такие выводы, он удалился своей шаркающей походкой и оставил молодых французов выяснять отношения.
*Все хорошо, что хорошо кончается (лат.)
После слов Бюсси лёгкий хмель мигом вылетел из головы немца. На мгновенье лицо Шомберга окаменело, рука до боли стиснула рукоять шпаги...
- Scheisse!... - прошипел он сквозь стиснутые зубы.
"Кичливый ублюдок... Ах, если бы не король... Если бы другое время... И другое место... Но счёт ваш, господин красавчик, открыт... С божьей помощью настанет день, когда я вам его предъявлю..."
Но пока говорил Келюс, Жорж выдохнул, расслабился и даже соорудил на лице улыбку, которая, правда, напоминала оскал. Однако ему удалось подхватить сладкую интонацию, с которой его приятель обратился к де Бюсси.
- Здоровы ли вы, граф? - задушевно пропел Шомберг - Вы, кажется, изволили сказать, что я сливаюсь с толпой моих соотечественников? Я охотно прощаю ваше... заблуждение, но эти слова внушают мне беспокойство о вашем самочувствии. Нет ли у вас жара? Или лихорадки? Ведь кроме меня и господина де Келюса здесь нет никого... Неужели вы приняли за толпу этого несчастного старикашку? Если бы мне наяву стали мерещиться толпы... ну, скажем, шампанских трубадуров, я бы улёгся в постель и обложил голову льдом. Нет на свете страшнее участи, чем сойти с ума во цвете лет! Кроме того, вы нарекли меня невежей... Ах, где же ваше блестящее красноречие, которым все мы неоднократно восхищались? Как это всё печально!...
Бюсси, и без того не склонный к снисходительности к господам, сидящим напротив, сегодня, будучи прямиком из тюремной камеры и вовсе не отличался долготерпением. И если слова Келюса, давнего недоброжелателя Клермона, тем не менее были вполне учтивы, хоть и язвительны, то этот иноземный худородный тип, прибившийся ко двору Генриха Анжуйского, по мнению графа и вовсе берегов не видел. Так что Бюсси, весьма умеренно вернув Жаку де Леви его шпильку, произнес:
- Не беспокойтесь, граф, я не боюсь пересудов... - широко улыбнулся Луи от уха до уха, нахально блеснув белоснежной лентой ровных, крепких молодых зубов, - Я могу себе это позволить... - закончил он почти надменно.
И тут слуха недавнего узника достигла реплика немца. Сказать, что граф был зол, это не сказать ничего. И тот факт, что Шомберг был соотечественником бюргеров, посмевших посадить под замок наследника Клермонов, выводил графа из себя, как, впрочем, и дерзкие слова не знатного, по сравнению с Бюсси, иноземца.
- Так вас, сударь, монсеньор держит при себе как врача? - с глумливой вежливостью осведомился граф у немца, - Что вас так заботит состояние здоровье дворян из свиты его высочества? Впрочем, в любом случае не стоит вам примерять на себя различные недуги, особенно из тех, что вам уж точно не грозят. Ибо для того, чтобы орган лечить, его, как минимум, нужно иметь. Это вам скажет любой школяр, так что опасаться безумия вам уж точно не стоит... - снова просиял улыбкой молодой граф, - Ну а что ж до вашей уникальности, то и здесь вы ошиблись, мой дорогой друг, здесь мелких саксонских помещиков целый дворец. У месье Айзенахского полно просителей и все похожи как братья. Почему бы им не начать просачиваться и в другие помещения? Ведь нищие просители бывают наредкость навязчивы, не так ли, месье? - снова подарил Клермон очередную широчайшую улыбку собеседнику.
Beatitudo non est virtutis praemium, sed ipsa virtus
Гримаса Шомберга окончательно перестала походить на улыбку. Он выпрямился, положил ладони на эфес, и процедил, презрительно вздёрнув верхнюю губу:
- Забота о здоровье даже самого никчёмного из подданных суть забота о пользе сюзерена, а следовательно - долг каждого вассала.
В дверях появился старый слуга, несущий поднос, уставленный дымящимися блюдами. За ним, с кувшинами в руках, веснушчатая горничная. Взор барона стал вдруг глумливым. Глядя в глаза Бюсси, он произнёс:
- По-немецки эта формула звучит великолепно...
И, пользуясь тем, что французы не понимают ни слова, Жорж обрушил в лицо графа каскад такой витиеватой кавалерийской похабени, что брови старика Мартина от изумления взметнулись куда-то к макушке, а белокурая Марихен стала пунцовой от пяток до кончиков ушей.
Довольный собой, барон продолжал:
- Я же состою в свите короля как воин. Его Величеству в первую голову нужны не врачи... и не поэты. Ему нужны воины, рыцари. А главное для воина - верное сердце и крепкая рука. Голова-то нужна как раз врачам и всяким прочим учёным. Поэтам, как я понял, надобны хорошие ноги.
Что до нищих... Тут я не смею оспаривать ваши суждения, граф, ибо с нищими - трактирщиками, пивоварами, хлебопёками - вы, несомненно, знакомы лучше меня. Кстати, о воинах и войне...
Шомберг щёлкнул пальцами и подмигнул горничной. Она поспешила наполнить бокалы и кружки. Будущий командующий рейтарами осушил свою в три глотка.
- Мы с господином де Леви обсуждали на досуге должности, которые дарует нам наш государь по приезде в Польшу... Бесспорно вам, учитывая вашу славу и заслуги, достойно будет занять должность... Ах, дырявая голова! Совсем забыл, как это будет по-французски!... В общем, у нас это называется прекрасным словом "Hurenweibel*". Ваше здоровье, господа!
*начальник походного борделя у ландскнехтов;
Воздух в покоях раскалялся с каждой минутой. Такое чувство, будто за окном был не декабрь, снег и Германия*, а одна из стран еще неизведанного света, которые, порой ценой своей жизни, открывали и еще откроют мореплаватели.
Диспозиция успела смениться. Келюс высказывался как наиболее нетерпимый к наглости потомка Клермонов. Только сейчас он почти невозмутимо полулежал на своей кушетке подобно римскому патрицию с кружкой в руке. А вот немец как раз в полной мере ощутил чванливость месье д'Амбуаза. И это еще у Шомберга толстая шкура. Но черт возьми, спесь месье любителя сдобных трактирщиц могла пробить еще и не такой кожный покров. Разумеется, замечание о том, что может себе позволить Бюсси сильно резануло самолюбие королевского фаворита. А его бахвальская физиономия... Пальцы Леви как-то вдруг сами сжались в кулак.
Ах, что бы он отдал, чтобы скрестить с этим наглецом шпагу! Один на один. Глупо? Да. Холодная ненависть смешивалась с бесспорным восхищением его умениями как фехтовальщика. Келюс был младше, соответственно, как минимум, куда менее опытен, увы. Хотя продолжал усердно тренироваться и успел побывать на поле боя. Хоть это было неприятно, но если рассуждать здраво и без юношеской восторженности, то приходилось признать - на данный момент у него пока не было почти никаких шансов. Но провалиться ему на этом месте, даже разумный инстинкт самосохранения не испортил бы такого удовольствия. Только лишь мысль о том, что сделает с ними король, вздумай они схватиться, останавливала его. Побороть приступ ярости было непросто, но пришлось. Келюс не желал рисковать своим положением, которое было пока еще не особенно устойчивым.
И всё-таки спускать такую наглость было никак нельзя. Шомберг очень недурно справлялся. Даже жаль было встревать. А выдержка немца даже вызвала у Келюса уважение. Так что какое-то время он просто понаблюдал за тем, как эти двое бьют копытом. Когда же барон дошел до того самого прекрасного немецкого термина, граф булькнул от смеха: язык он знать не знал, но значение именно этого слова по чистой случайности слышал от Шомберга давеча в разговоре. Обладая недурной фантазией, он, конечно, тут же представил Бюсси в подобной роли и едва не расхохотался в голос - так удачно оказалось назначение.
- Шомберг, старина, немецкий язык звучит как музыка! - тут же подметил сеньор де Леви, приподнимаясь, чтобы взять свою кружку и при этом хлопнув приятеля по плечу, - Проклятье, пусть кто-то теперь скажет мне, что он грубоват! Я рассмеюсь этому невежде в лицо. Да, кстати, о быстроногих поэтах. Любезный граф, говорят, перемена обстановки крайне полезная штука для привлечения музы. Надеюсь, приобретя новые яркие впечатления, Вы нас вскоре порадуете новым трагикомичным сонетом? Черт возьми, да это даже по-древнегречески: олимпийцы, бег, стихи.
*Это сейчас декабрь радует немцев и французов зеленой травкой. А в то время, которое мы описываем, климат был намного суровее. Современные ученые называют то, что тогда происходило, малым ледниковым периодом. С сугробами и сильными холодами. Подтверждение - в свидетельствах современников и картинах пейзажистов 16-17 веков.
Глядя на рассерженного немца, Бюсси почувствовал легкое удовлетворение: все-таки ему удалось уесть этого иноземного выскочку, неизвестно каким ветром занесенного в свиту королевского брата. Ишь как запел... Но граф не собирался этого спускать этому немецкому невеже. А та иноземная речь, которую Шомберг изрыгал в пространство, заставила Бюсси усмехнуться еще презрительнее.
- Я не понимаю этой варварской тарабарщины, сударь, - легко отозвался молодой граф в сторону своего собеседника, - И хотя столь экспрессивно выражаться на незнакомом собеседникам языке и крайне неучтиво, я прощаю вас - где вам было набраться приличных манер, присущих порядочным людям... Но впредь все-таки постарайтесь говорить по-французски, испански или на латыни, чтобы я смог хоть как-то отследить ваш поток сознания. А до того, что вы рыцарь, так я рад за вас - значит вам все-таки есть чем гордиться - хотя бы тем, что кто-то из ваших предков наверняка был странствующим рыцарем... А что до того что вы не выучены иным наукам я и так вижу... Поверьте мне, сударь, это не стоит столь громогласно вещать, это написано на вашем челе.
Клермон принял от подоспевшего слуги кружку с пивом и с наслаждением отхлебнул чуть горчащего янтарного солодового напитка. Разумеется, вкус пива не нравился привыкшему к сухим винам долины Луары графу. Но сейчас, наголодавшись в заточении (а в тюрьме кормили на редкость гнусно) Бюсси с наслаждением пил нелюбимое им пиво и плотоядно косился на дымящиеся свиные колбаски, поставленные перед ним на невысокий столик.
- Вы абсолютно правы, граф, - сладко улыбнулся Клермон Келюсу, беря одну из колбасок с блюда и сразу откусывая от нее половину, - Это вполне по-олимпийски. А вот судачить об этом скорее присуще не сильно занятым хозяйством лакеям. Ну да кому что ближе...
Beatitudo non est virtutis praemium, sed ipsa virtus
Кровь бросилась в лицо Келюса. До сих пор чувствительные уколы доставались только немцу. Нужно честно сказать: на данный момент Келюс находился с Шомбергом в отличных приятельских отношениях, общался с ним абсолютно на равных, будучи намного знатнее, но при всем том не готов был получать от Генриха взбучку ради немца. Выпивка выпивкой, болтовня о женщинах и оружии, упражнения со шпагой - это все великолепно. А есть вещи, в которых каждый сам за себя. Но сейчас Бюсси выразился яснее ясного и приравнял его, наследника древнего рода, к лакеям. И это уж было слишком.
- Послушайте, любезный граф, чувствуйте границы, - сквозь зубы прошипел юный наследник рода Леви, вскакивая со своей кушетки, - Вы можете сколь угодно кичиться своим родом, коль больше нечем. Но здесь мы все - дворяне одной свиты и представляем интересы нашего короля. Одно дело наносить друг другу уколы, а другое - оттаптываться на дворянском достоинстве. Подумайте тысячу раз, прежде чем это делать.
Отредактировано Жак де Леви (2017-10-02 09:32:17)
Жорж даже перестал жевать, весь обратившись в зрение и слух. Лицо его излучало восторг и охотничий азарт.
"Ага, месье спрендлингенский баран, что-то вы проблеете теперь? Ладно, сатану вам в глотку, я иностранец, не столь знатный (пока), не столь близкий (пока) к королю... Но Келюс - дело другое. Келюс знатен, богат, и Келюс - из "Банды". А вы, сдаётся мне, слишком распустили свой червивый язык. И если счёт вам откроет молодчага де Леви, то он не постесняется, пожалуй, тут же его и закрыть. Раз не судьба (увы! увы!) мне, то, Матерь Божья, быть может, король позволит Келюсу всё ? Или хотя бы простит, ха."
Шомберг был уверен, что лишь невысокое (разумеется пока) положение не позволяет ему разделаться с Клермоном. Возможность поражения он не только не рассматривал, у него не возникало даже тени мысли о неблагоприятном повороте. Тем паче - о смерти. Мы все бессмертны в неполных двадцать лет. Пара удачных поединков, случившихся в его ещё небольшой жизни, умножались на два, четыре, шесть не только в россказнях приятелям, но и в собственном сознании молодого барона.
"Ах, если б вызов! У Келюса, видать, так и чешутся руки. Ну, давай, Бюсси, взбрыкни! Чёрт знает что за удовольствие хотя бы секундировать в таком деле! Король простит Келюса, а уж секундантов и подавно."
От нетерпения аж во рту пересохло... Ну?!
Бюсси презрительно усмехнулся, глядя во взбешенные глаза графа де Леви. Его давний недоброжелатель, дальний родственник (какой-то семиюродный кузен), обнаглевший сопляк, вообразивший Клермона соперником за королевскую дружбу и невыносимый грубиян, отчего-то решивший, что может оттачивать свое остроумие на порядком обозленном последними событиями графе, сейчас стоял сейчас весь во власти гнева, раскрасневшийся и с пылающим взором. Но как бы ни был сейчас уязвлен Келюс, Бюсси он отлично сумел разозлить. Приложил к этому усилия, вполне достойные более удачного применения, нежели дразнить голодного хищника. Так что Луи внезапно решил охладить пыл этой горячей головы. Взяв со столика кувшин с холодным пенистым янтарным пивом, молодой человек, пользуясь своим высоким ростом, легко поднял его на вытянутой руке над белокурой головой своего визави и перевернув глиняный сосуд, спокойно, даже несколько холодновато смотрел на золотистую струйку хмельного напитка, вытекающую из кувшина:
- Охладитесь, юноша, охладитесь, - спокойно, но достаточно сухо произнес Клермон, - А то Вы весь кипите, не приведи Господь взорветесь...
Бюсси смотрел на своего недоброжелателя глазами, в которых не было ни капли гнева: это были злые, но спокойные глаза тигра перед прыжком. Обнаглевшие сопляки, решили, что они могут себе позволить безнаказанно покусывать графа в отнюдь не лучшие минуты его путешествия. Их следовало жестко поставить на место и немецкое пиво подвернулось под руку Клермона как раз кстати.
Beatitudo non est virtutis praemium, sed ipsa virtus
Холодная струйка пива потекла за шиворот и вдоль позвоночника. Малоприятное ощущение. Келюс на секунду закрыл глаза, медленно провел ладонью по лицу, утираясь: лицо тоже было в пиве. В глазах потемнело от ярости... Или это ресницы слипались от вязкой субстанции?
Он не слышал сейчас ничего, кроме шума крови в собственных ушах. Оружие (его собственное и немца) лежало здесь же, и он лишь почувствовал, как рука сама потянулась к столешнице, где покоились и его шпага и кинжал. Одна только мысль мелькнула в голове - как хорошо, что короля здесь нет. Он бы умер на месте, если бы Монсеньор внезпно увидел его в таком виде. И этим позором он был бы обязан Бюсси.
- Защищайтесь, сударь, - коротко бросил он противнику.
Комната была небольшая, но достаточная, чтобы прикончить этого чванливого мерзавца на месте. А Шомберг, ежели что, прикроет спину - уж в этом Леви, не сомневался, ибо успел достаточно хорошо узнать немца.
- Что здесь происходит, господа?
Генрих не любил повышать голос, ибо разделял мнение древних ораторов: если хочешь, чтобы тебя слышали, говори тихо и тогда люди будут усердно ловить твои слова. Если же будешь кричать, они расслабятся и отвлекутся от тебя. Однако сейчас он был вынужден привлечь внимание довольно резким тоном. Впрочем, сцена, которая открылась ему, делала вопрос риторическим. Беглого взгляда было достаточно. Пиво, которое стекало по лицу Келюса, красное от ярости лицо Шомберга, самодовольный вид Бюсси. Избранный правитель обрушил свой гнев на всех сразу, ибо знал этих господ как свои пять пальцев и был уверен: хороши все.
- Что вы себе позволяете? Что это за вид?
В присутствии Генриха гам стих и шагнув на середину комнаты, он уже мог себе позволить не напрягать глотку и обращаться к своим дворянам ровно. Но ей-Богу, для его приближенных было бы лучше, если бы он кричал. В голосе нового польского государя кипела холодная ярость, темные глаза метали молнии не хуже ночного грозового неба в августе.
- Вы полагаете, что мне недостаточно нынче того, что происходит в моей жизни? - угрожающе глухо начал он, - Для чего вы просили меня взять вас с собою? Вы, господин де Келюс и Вы, месье де Шомберг? Вы клялись мне, что ежели я оставлю Вас во Франции, Вы все равно последуете за мною, даже против моей воли. Я был растроган. Я получил утешение. Я решил, что вот люди, на которых я могу положиться в столь тяжкое для меня время. Дворяне, которые, несмотря на столь нежный возраст, отважны сердцем и не опасаются трудностей, преданы мне и готовы принести добровольную жертву. Покинуть Париж и последовать за мной. Я готов был разделить с Вами мое бремя, не как со своими вассалами, но как со своими друзьями. И кого я вижу перед собой? Я ошибся. Я должен был сделать иной выбор. Мне нужны были надежные люди. А я вижу юнцов.
В этом возрасте нет более обидного напоминания, Генрих это отлично понимал. Но сейчас не знал милосердия и резал по живому.
- Юнцов, - безжалостно повторил он, - которые мнят себя мужчинами, а на деле ведут себя подобно петушкам. Вам важнее клюнуть друг друга, чем позаботиться о репутации Вашего государя. Вы добавляете повода считать мою свиту сборищем задиристых волчат.
Монарх особенно не задумывался, какое "животное" сравнение будет здесь уместнее - крылатое ли или четвероногое. Пусть уж два сразу. Быстрее дойдет до них. Щеки Генриха горели от негодования.
- Я считал, что могу на вас положиться, - запальчиво, с горечью разил он, - а вас вместо этого приходится разнимать. И где! На немецких землях. Моему тестю* Императору на потеху. А Вы, господин де Бюсси! - монарх резко обернулся к сыну Жака де Клермона, - Вы только что вышли из передряги. Зачем? Чтобы тут же вновь ввязаться в склоку? Вам, напротив, уже за двадцать. Равняетесь на зеленых юнцов? Стыдитесь, месье.
- Господин де Шомберг.
Король отвернулся от Бюсси и обратился к немцу. Тот хотя явно имел отношение к происходящему, но все же ему повезло чуть больше.
- Спрашиваю у Вас, ибо эти двое уже почти сцепились, а Вы все же покамест стоите в стороне. Что здесь произошло? - Генрих свел брови и в ожидании ответа скрестил руки на груди.
*Император Максимилиан - отец королевы Франции Елизаветы, супруги Карла Девятого.
- Чистое недоразумение, государь, - отвечал Шомберг, поклонившись.
"Дьявольщина!... Король, похоже, шутить не намерен и поединку не бывать... Но сукин сын Клермон зашёл слишком далеко... Одно дело - слова, хотя и за них его уже можно продырявить дюжину раз. А то, как он обошёлся с Келюсом... Чёртова политика! Ясно, Генрих не желает, чтобы в его свите случались раздоры на глазах чужеземцев. Он опасается, что это нанесёт урон его репутации. Однако всему же есть предел! И разве дворянин, вынуждающий своего государя выступать просителем, да ещё в таком ничтожном деле, не заслужил наказания? Пусть даже от руки другого дворянина, дворянина безупречного. "
Немец несколько растерянно взглянул на Келюса, затем, с мимолётной гримасой, - на Бюсси.
- Мы - господин де Келюс и я - узнав о... э... происшествии, которое произошло с графом де Бюсси... Происшествии, от которого он был спасён милостью Вашего Величества... мы... э... сочли своим долгом выразить ему своё сочувствие... э... да. Но граф, кажется, неверно истолковал наши слова и принял их за насмешку. Вот и произошло это... как я имел честь сообщить Вашему Величеству... недоразумение.
Дипломатия не была коньком Шомберга, и теперь, когда он едва вошёл в раж и готов был броситься в драку, вдруг через мгновенье изображать хладнокровие ему было трудновато.
- Надеюсь, государь, Вы не могли подумать, что мы посмели бы задумать нечто недостойное в отношении графа де Бюсси... Но он, однако, чрезмерно горяч! - нестерпев выпалил Жорж, - и только Господь в неиссякаемой мудрости своей знает, какие ещё... э... неприятности может навлечь он на себя!..
Барон снова бросил на Бюсси более чем выразительный взгляд...
- Сир, - поклонился Бюсси в свою очередь королю, отвернувшись от мокрого как мышь Келюса. Слыша блеяние Шомберга, спасающего как свою, так и не просившего его об этом Леви, шкуру и лопочущего о том, что он дескать выражал Клермону сочувствие, Бюсси бросил на немца столь презрительный взгляд, которым не удостоил бы и проворовавшегося слугу. Граф не любил трусов, смелых только в стае, и при этом не готовых нести ответственность за свой невоздержанный язык и дурное воспитание. Впрочем, если бы граф смог прочесть мысли немца о поединке, то он искренне посмеялся бы над манией величия этого господина. Такую честь как поединок он не оказал бы этому невесть откуда взявшемуся невеже и в лучшие времена, ну а теперь, после недавнего досадного происшествия, Луи и вовсе не собирался дуэлировать с кем либо из людей Генриха Анжуйского, в свиту которого входил и сам. Да и цель они сейчас имели общую - в добром здравии и без проволочек добраться до Кракова и привезти Генриха Валуа в столицу Королевства Польского в целости и сохранности:
- Поверьте, я прекрасно понимаю, что сейчас отнюдь не время для распрей и междоусобиц... И уверяю Ваше Величество, - назвал Бюсси Генриха его новым, польским титулом, - я миролюбив как агнец... - продолжил молодой человек учтиво опуская длинные ресницы.
Разумеется, выкручиваться граф счел ниже своего достоинства, но и покрывать двух дурно воспитанных сопляков, отчего-то решивших, что их хамские выходки могут сойти им с рук, Клермон не собирался.
Beatitudo non est virtutis praemium, sed ipsa virtus
Это был как раз тот случай, когда чего боишься - то и происходит. Пожалуй, с самого дня своего рождения, за всю свою восемнадцатилетнюю жизнь Келюс не испытывал такого унижения. Он чувствовал себя мальчонкой-пятилеткой в детском платье, который слёзно умоляет наконец уже одеть его в костюм. Каждое слово короля раскаленной иглой вонзалось в сердце. Юнцы... Генрих только что назвал их ни на что не годными сопливыми желторотиками! Дьявольщина! А ведь юный Леви находился в тех летах, когда каждое слово если не принимается за чистую монету, то во всяком случае оставляет след. Ко всему прочему, Келюс слишком дорожил мнением короля. Несчастный юноша переменился в лице, которое к тому моменту напоминало уже даже не малину, а приобрело пунцовый оттенок.
- Государь! - запальчиво ответил он, после поклона подняв голову и прямо глядя в лицо своего сюзерена, - я рискую еще больше вызвать Ваше неудовольствие, но я все-таки скажу. Мы не заслужили столь резких слов, Монсеньор. Будьте справедливы. Мы преданы Вам бесконечно и скорее умрем, нежели умышленно навредим Вам. Вы можете сколь угодно бранить нас за безрассудство. Возможно, мы и впрямь не всегда можем обуздать себя, не сдержаны на язык. Это правда, мы молоды. И мы далеко не агнцы, Монсеньор. Но не говорите, что нас следовало оставить во Франции, что мы недостойны Вас сопровождать. Я воспринял не как жертву, но как награду этот шанс. И Вы это хорошо знаете.
Проклятье! Хуже всего было то, что Келюс знал по себе: в гневе, так же как и во хмелю, человек может много чего наговорить. А только ни за что не скажет того, чего на самом деле нисколько не держал на уме. Язык развязывается, но не на пустом месте.
- Выразить сочувствие. Ну-ну, - понимающе хмыкнул сын флорентийки на весьма красноречивое объяснение Шомберга, - я Вас очень хорошо понял, сударь. И даже мог бы при желании почти дословно воссоздать это недоразумение. Но мне нравится, что Вы не смягчаете собственной роли. Это достойно уважения.
Действительно, того, что сообщил Шомберг, более чем хватило для полной картины. Скажем больше: Генрих видел, что эти молодцы недолюбливают Бюсси. И знал, почему. Граф был человеком неординарных качеств, из которых два его умения особо выделялись: он дрался как сам Марс (и иметь сейчас такого бойца в своей свите было весьма разумное решение, в Польше каждый клинок мог понадобиться), а также был мастером устраивать бучу. Там, где присутствовал Бюсси, ссоры возникали буквально из воздуха, иначе он начинал скучать. А когда он скучал, у него возникала потребность поразмяться и тогда не приведи Боже попасться ему на язык. Этот замкнутый круг могла разрушить только могила с его именем. И все-таки Генриху нравился этот сорвиголова.
- Послушайте, сеньор агнец, - молодой монарх вновь перевел взгляд темных итальянских глаз на Клермона, ибо отвечал каждому по очереди, - я Вас слишком хорошо знаю. И клянусь при этих господах: из следующего переплета будете выпутываться сами. Принимаете мне тут смирный вид! А между прочим замечу: если бы Вашу голову, - длинный белый палец французского принца коснулся лба молодого человека, - умастили этим чудным напитком, или каким-либо другим, и неважно, с какой предысторией, даже будь Вы сами полностью в этом виноваты, то я думаю, что Вы даже при мне не постеснялись бы выпустить за такое кишки.
Искренние слова Келюса тронули вчерашнего герцога Анжуйского. Он слишком хорошо помнил себя в восемнадцать - не так давно это было - и относился к этому юноше с большой теплотой, с самой Ла-Рошели видя в нем весьма достойные задатки. Леви был горяч и храбр, но умел находить обходные пути и был полной противоположностью Шомберга: немец, напротив привлекал своей прямотой и простодушием, которые так порой необходимы рядом.
- Приведите себя в порядок, месье, - уже гораздо мягче сказал Генрих Келюсу, - И у Вас еще будет шанс доказать все то, что Вы желаете доказать. В этот час я возьму обратно свои слова и скажу, что был не прав.
- А сейчас, господа, я желаю, чтобы вы все пожали друг другу руки. У меня на глазах. Я жду, - закончил король.
Это будет и достойным наказанием всем троим и уроком. Пусть осознают, что петушиться нет никакого толку и в Польше им необходимо будет быть единым целым.
Барон совсем уж было приуныл, но слова короля о "следующем переплёте" и выпущенных кишках его несколько ободрили.
"Ах, государь, ваши бы слова... Зная Клермона, поручусь - следующего переплёта ждать долго не придётся. А охотников добраться до его потрохов пару минут назад стало на двух человек больше. И в очередь за нами вставать не стоит. Да и перед нами лучше расступиться. Снова возвращаемся к тому, что я говорил - терпение... Но жаль беднягу Келюса... Дьявол!!! Только государь наш может требовать, чтобы он спустил Бюсси такое оскорбление... И только Генриху Келюс повинуется... Бог мой, и я бы повиновался, но сам сатана не знает с каким адом в душе... Жать руку этому принцу с замашками конюха!..."
Король в нетерпении взирал на противников. Келюс бледнел, Амбуаз корчил херувима.
- Ваше величество, - рискнул встрять Шомберг, - полагаю, ко мне это не относится? Я, как вы изволили заметить, не... сцепился с графом де Бюсси, так что для примирения и... - с тенью отвращения, - рукопожатия нет причин.
Уверенный в неотразимости своих аргументов, немец прямо и незамутнённо взирал в лицо польского короля.
- Относится, милейший господин барон, относится и еще как, - возразил Генрих и прищурил глаза.
Это несносно, в конце концов! Вместо того, чтобы подчиниться, Шомберг возражает, заставляет повторять дважды, да еще демонстрирует и без того вздорному Клермону своё нежелание рукопожатия.
- И не нужно так невинно на меня смотреть, - сын Медичи тряхнул темноволосой головой, как упрямый мальчишка, - Меня этим не проймешь. Я не видел, с чего все началось, а оттого принимаю соломоново решение. Вы находились в этой комнате. И Ваш голос я тоже слышал. Ежели Вы принимали участие в склоке, то это будет справедливо. Если же нет - то тем более, Вам это ничего не будет стоить. Это уже не просьба, это приказ, - в голосе молодого монарха прозвучали властные нотки.
С итальянской кровью в жилах, урожденный Александр-Эдуард вообще не отличался терпеливостью, а сейчас был отнюдь не в лучшем расположении духа. Резкие перемены в его собственной жизни угнетали его. Каждое лье по дороге к Кракову увеличивало этот гнет. Всё дальше от Парижа, всё дальше от того, к чему он был привязан. Всё ближе к неизвестности, диким обычаям, этим людям, которые успели уже так унизить его принятием их недопустимых условий правления. Корона еще не легла на его голову, а перспективы становились всё реальнее. Инцидент с Клермоном также не поднял ему настроения.
- И раз уж вас застали за склокой, то пусть у всех троих хватит духу принимать последствия, даже с ущербом для самолюбия.
Келюс, бросив немцу говорящий взгляд, едва заметно качнул головой: бесполезно.
Он дольше Шомберга знал Генриха и уже по виду того мог сказать, что сейчас ни к чему хорошему возражения не приведут. Доводов король слушать не захочет. Более того, Генрих не может не понимать, что такое показное и принудительное примирение примирением не является; и понимает, что оскорбление слишком велико. Это не попытка примирить, это наказание. И Монсеньор только что сам это озвучил. Что ж. Леви будет первым.
- Я не привык обсуждать приказы, государь.
Молодой человек сделал твердый шаг вперед и протянул руку Клермону. Без промедлений, без колебаний. Отличная проверка умения владеть собой. Это еще пригодится в будущем. Так Сцевола, захваченный этрусками при попытке убийства Порсены, когда-то положил свою ладонь на алтарь и держал ее там, пока она не превратилась в уголья.
Рука Келюса была протянута ладонью вбок, но не ровно, а сильно склоняясь к низу. Никакого жеста подчинения. Подбородок, напротив, он вскинул кверху, а совершенно мокрую от пива спину держал прямо, так, словно просто вымок под заставшим его дождем. Только бледное лицо, которое сейчас не отличалось по цвету от его безнадежно испорченной рубахи, позволяло понять, чего ему это стоило.
Бюсси, увидев протянутую к нему руку, усмехнулся про себя.
- Так-то, резвый мальчик, получше будет. А если бы тебя в детстве гувернер научил себя вести, то сейчас не пришлось бы унижаться.
Но вслух граф проговорил совсем иное:
- Что ж, сударь, ваши извинения приняты, а вы в свою очередь примите и мои, я, кажется, чуть-чуть погорячился. Целый кувшин пива это и впрямь слишком, - и крепко, со всей силы сжав ладонь графа де Леви, чтобы намеренно причинить боль, при этом рывком, имитируя дружеский порыв, притянул Келюса к себе и закончил фразу шепотом ему в ухо, - Вам бы и кружечки хватило, - широко, и как будто бы благожелательно, улыбнулся молодой человек в глаза своего визави.
Бюсси испытывал сейчас такое чувство, какое, наверное, испытывала всегда его кухарка, воспитывая шкодливого кота, который вместо того, чтобы ловить мышей в амбаре, вздумал гадить в кухне по углам. Вроде и других дел хватает, нежели тыкать пушистого разбойника носом в его же безобразия, а надо. Чтобы впредь в кошачий "сюрприз" не вляпаться ненароком. Да и Генрих стоял над душой недавних неприятелей, как ангел с карающим мечом. Но ей Богу, будь на то воля Клермона, он бы давно уже покинул зал, где недавно так хорошо поучил вежливости двух обнаглевших сопляков.
Beatitudo non est virtutis praemium, sed ipsa virtus
Шомберг церемонно выпрямился и тоже протянул руку, постаравшись сделать этот жест максимально небрежным. Не столько для Бюсси, сколько для себя самого. Ничего, мол, существенного не происходит. И ему в голову не приходили благородные античные ассоциации. Ну, разве что избиение женихов Одиссеем, или кентавров Гераклом... Словом, ровно ничего миролюбивого.
Но король повелел, Келюс, с каменным лицом, повиновался. Шомбергу не оставалось ничего другого, кроме как последовать его примеру. Хотя барон готов был душу поставить на то, что на морде Клермона, когда он полез к Леви обниматься, мелькнула глумливая тень. Пусть только в глазах, но он её заметил. И Келюс, можно ручаться, тоже - вон как побледнел, ещё больше, если только это возможно.
Краем глаза Жорж быстро взглянул на короля. Генрих ужимок Бюсси не заметил, или заметить не пожелал. Что ж, значит и Шомберг ничего не видел, а если и видел, то не понял. Оскорбление, нанесённое ему не так велико, как то, что пришлось стерпеть Келюсу, да и сам он неплохо потоптался по пёрышкам павлина Амбуаза, и без того потрёпанным добрыми немецкими бюргерами. И хотя Шомберг с большей охотой и куда большей крепостью сжал бы горло этого фанфарона, пока сойдёт и рука.
Чертов Клермон! Рука как тиски. Заметим к слову, что Леви не был слишком высок ростом, хотя очень и очень гармонично скроен; в силу же возраста естественно, что он не отличался сложением Аякса. Нет, хилым его называть было отнюдь нельзя. Но он обладал фигурой типично юношеской: не успел возмужать как следует, раздаться в плечах. Да и от природы тот же немец был поплотнее. От неожиданности граф он едва не взвыл, но вовремя стиснул зубы.
- Если мне хватит кружки, то уж вам-то за ваши заслуги полагается как минимум лохань, - уважительно шепнул Келюс как можно более издевательски, - если не бочка. А память у меня хорошая, месье. Можете быть в этом уверены, - договорил он взглядом.
Отступил, чтобы дать дорогу Шомбергу, которому тоже предстояла эта унизительная процедура на глазах у короля. Генрих внимательно следил за происходящим и по лицу его было пока не ясно, что у него в мыслях. А вот в мыслях у Леви было только одно: так просто это Клермону с рук не сойдет.
Дав себе такое обещание, он слегка успокоился. Пригладил мокрые волосы, еще раз отер лицо платком и особенно тщательно - руки. От пива и рукопожатия Бюсси. Вот дьявол, липнут, будто их смазали вишневым клеем.
Глаза Клермона удовлетворенно блеснули, глядя на страдания Келюса. Что ж, он не напрасно сжимал ему пальцы. Да и угрозы де Леви не произвели на Бюсси должного впечатления.
- Моя бочка, сударь, существует пока лишь в вашем воображении. А в том, что вы будете и впредь стараться мелко отомстить за свою же невоспитанность, я лично и не сомневаюсь. Но и я буду учить вас... Примерно. Пока до вас не дойдет - меня безнаказанно покусывать можно лишь моему горностаю. Вы на него не похожи даже в профиль - он милее, - шепнул граф в ответ молодому потомку рода де Леви. И тут же потеряв к нему всяческий интерес переключился на своего второго недруга. Сперва чисто формально пожав протянутую Шомбергом руку, граф глядя в лицо оному тут же разохотился и продолжил, утрированно любезно улыбнувшись и с шутовским усердием потряся конечность немца, оказавшуюся у него в руке:
- Запомните этот день, месье Шомберг, - сладко улыбаясь, пропел Клермон с веселым нахальством глядя в глаза немцу, - Вам более чем дружески пожимает руку один из родовитейших французских дворян. Ставлю тельца против яйца, вам и в голову не пришло бы, что вы удостоитесь подобной чести, когда вы въезжали в Париж. Не правда ли, мой дорогой друг? - продолжал глумиться граф, между тем, старательно подбирая слова, дабы Генриху не к чему было бы придраться.
Beatitudo non est virtutis praemium, sed ipsa virtus
"Чёрт побери... Если мне ещё несколько минут придётся изображать улыбку по адресу Клермона, у меня случится паралич лица... А ведь наверняка, если я сейчас разобью кувшин о его голову и затолкаю осколки ему в пасть, король будет весьма недоволен? Жаль, чертовски жаль... Не дать бы маху и на словах, ни к чему раздражать Генриха сверх меры... Но господин побегун мнит себя записным остряком... Не ответить ему нельзя..."
- Более того, дражайший граф, я и въезжая в Спрендлинген об этой великой чести не помышлял, как и никто в этом скромном городке, - стараясь подхватить шутовской тон Бюсси, отвечал барон,- И с вашей стороны столь же любезно, сколь великодушно напомнить, что руку мне пожимает один из родовитейших французских дворян, ибо об этом немудрено запамятовать...,- "спокойно, Шомберг..." - а со стороны можно и не заметить, - "тссс, Шомберг, охолони! Король!" - Не обессудьте, сеньор де Бюсси - провинция, темнота, серость. Увы, увы, увы!...
И Жорж сподвиг себя на лёгкий поклон, скорее кивок... Принуждённая улыбка на его лице отдавала уже лёгкой сумасшедшинкой. "Разрази меня гром!... Это примирение меньше, чем ведром венгерского не запьёшь!... А Келюс, пожалуй, составит компанию..."
- Вот так-то, господа, - подвел черту Генрих и подкрутил ус.
Весь вид молодого польского короля отражал удовлетворение: как-никак, а эта задиристая троица получила хороший урок. Естественно, нехотя и только по приказу, но они все-таки пожали руки. Право же, стоило лишь посмотреть на их лица: каждому пришлось проделать такое усилие, которое они долго не забудут. Во всяком случае, двое точно. Ручаться за Бюсси король не мог. Чтобы этого пронять, нужны нечеловеческие силы.
Но стоило закрепить результат, поэтому он предупредил, сопровождая слова внушительным долгим взглядом:
- И не советую вам попадаться мне на глаза втроем. Расходитесь по разным углам. Потому что знайте наперед: если я прознаю, что вы вздумали продолжить выяснять ваши отношения, то пеняйте на себя. Пусть даже с болью в сердце, пусть мне придется себя пересилить, но я клянусь спасением: я безжалостно отправлю в Париж всех троих, да так громко, что вы этому не обрадуетесь, - тут младший брат Карла Девятого сделал паузу, как хороший актер, - Пусть это ослабит мое сопровождение, но я не желаю терпеть у себя под носом мальчишечьи выходки.
Идите и смените мокрую одежду, месье де Леви, здесь гуляют сквозняки. Да и Вы, господин де Бюсси, тоже выглядите помятым после вашего приключения.
Выговоров на сегодня было достаточно и голос Генриха даже вновь приобрел бархатистые ноты.
- Ступайте, господа. А Вы, господин де Шомберг, пойдете со мной. Наш радушный хозяин желает показать свою псарню, она у него преотменная. Славится далеко за пределами его земли. Это будет любопытно. А остальные присоединятся, когда приведут себя в порядок.
- Я так и сделаю, государь, - повернувшись спиной к Бюсси и лицом к Генриху, Келюс склонил голову в знак повиновения, - о моем здоровье не извольте беспокоиться. Покамест я здесь, я буду в строю. Ежели окажусь отосланным, это уже не будет иметь ровно никакого значения.
Печаль, смешанная с легкой обидой, прозвучала в последних словах. Король мог угрожать каким угодно наказанием, но отослать... И из-за чего? Из-за того, что они не могут молча терпеть Клермона? Он фанфаронствует даже когда он молчит. Достаточно его спесивой физиономии. Позой, наглой ухмылкой, манерой держаться - он всем вызывает раздражение. И справедливости ради, не у них одних, а у доброй половины Лувра. А уж когда раскрывает рот, его язык тут же хочется отрезать, чтобы он до конца дней мычал как бык. Интересно, это у него тоже выходило бы спесиво?
Дождавшись, пока король двинется к выходу, Леви задержался на несколько шагов и таким образом предоставил Бюсси последовать за Генрихом, прожег взглядом его спину - как только не задымилась? - а поотстав, шепнул Шомбергу сквозь зубы:
- Беру тебя в свидетели и даю слово: Клермону это даром не сойдет.
Сейчас, когда его не видели, он мог дать волю своим эмоциям, которые он так долго сдерживал. Руки сами собой сжались в кулаки, до белых костяшек. Зрачки сузились, будто у кота.
- Пусть даже король исполнит угрозу. Я готов рискнуть.
"Псарня? Псарня... Какая, к дьяволу, псарня?!!!... Впору в кабак, либо в фехтовальный зал..."
- Слушаюсь, Ваше Величество!
Когда станешь рвать Клермона на куски, оставь и мне кусочек, -пробормотал Шомберг в ответ Келюсу, продолжая лучезарнейше улыбаться в спину Бюсси,- Христом богом молю - поставь меня в известность, как только измыслишь кару этому ублюдку... Du lieber Gott! Если я это пропущу - помру от огорчения и слёзы моей матушки будут на вашей совести, граф...
Риск... Риск есть, без сомнения. Но если даже Келюс готов испытать благосклонность короля... Келюс, которому эта самая благосклонность что манна небесная...
"Насколько далеко намерен... и способен зайти де Леви - вот вопрос. Мой дорогой Шомберг, неплохо бы уяснить, во что ты намерен вляпаться. Убийство? Эй, перестань валять дурака! Что же ещё? За кувшин пива, излитый на голову, человек, подобный Келюсу, самое меньшее - выпустит кишки, по изящному выражению Генриха."
Знакомое возбуждение охватило Жоржа - охотничий азарт, круто замешанный на злости, любопытстве и... страхе. Как всегда перед схваткой, за мгновенье до того, как впервые лязгнут клинки...
"Впрочем... Чёрт знает эти французские выкрутасы! Быть может, Келюс затеял только злую шутку, не более? Но тогда Бюсси взбеленится, как бешеный кобель, и резни не миновать в любом случае..."
Следуя по коридору на полшага позади короля, барон улучил момент для того, чтобы скорчить в адрес Келюса живописную, хоть и мимолётную, гримасу, долженствующую, вероятно, приободрить и окончательно уверить графа в непоколебимости их союза.
Эпизод завершен.
Продолжение - здесь
Вы здесь » Vive la France: летопись Ренессанса » 1570-1578 » Pologne » Сколько волка ни корми. Германия, декабрь 1573 года
