«Мадам, я отправилась на мирные переговоры. Боюсь, что они могут затянуться. Очень прошу выручить меня по утру, ежели возникнет необходимость» - записка предусмотрительно подброшена под дверь, все лишние украшения сняты, платье надето самое скромное, а маска и плащ с капюшоном вовсе делают любого человека абсолютно безликим. Конечно, не стоило засиживаться за разговорами с братом, но выбраться за предел неприступных стен Лувра получилось слишком просто, вопреки опасениям. От потери нескольких звонких монет ещё никто не становился счастливее.  «Двадцать четыре, шестьдесят, сто сорок восемь – считала про себя шаги мадемуазель де Клермон, резво идя по холодной улице и оглядываясь по сторонам через каждые десять шагов. Отступать было поздно, но Рене в который раз проклинала себя за то, что принимает решение на эмоциях. Ночной Париж – не самое лучшее место для женских прогулок в одиночестве. В этом районе условную гарантию безопасности обеспечивали ночные патрули, но и в их поле зрения попадаться не стоило, ибо и безумному ясно за кого примут королевскую фрейлину в таком случае. От ворот Лувра до заветной двери ровно сто сорок восемь шагов. Не так много, чтобы окончательно замёрзнуть, но и не так мало, чтобы не продрогнуть. Она зябко куталась в плащ, с удивлением отметив про себя, что особняк месье де Бриссака погрузился во тьму. «Неужели, уже спит? Как странно. Обычно он ложится поздно». За рассуждениями она облокотилась на дверь и стала отогревать руки собственным дыханием. Согретыми руками она попыталась нащупать ключ, дабы не привлекать внимание лишним шумом, но его не было. Должно быть, так и остался в шкатулке. Мысли в панике начали выдавать самые абсурдные идеи: пытаться перелезть через калитку – не самая лучшая идея, пришедшая Рене в голову. По правде сказать, приходить сюда среди ночи - идея и вовсе не выдерживающая никакой критики. Оставался лишь один способ: постучать и миновать немногословных слуг. Впрочем, делать этого не пришлось. Знакомый силуэт возник сначала в свете факела, а потом и вовсе рядом с фрейлиной. Судя по тону обращённого к ней вопроса Шарль был очень уставшим и в его планы никак не входило какое-либо общение с «незнакомкой».  Вот тебе и раз! Момент, что месье сокольничий мог где-то проматывать своё жалование Рене не учла. Встречались они не так часто и раньше она никогда не являлась без приглашения. Поэтому наивная женщина подумала, что возлюбленный сейчас кусает локти в ожидании – не тут-то было! Она глупо обольщалась насчёт того, что и в этот раз ей будут рады в любое время суток, к тому же встречена она будет совсем иначе. В её голове не укладывалось, что она не главная в этом союзе. Этот факт очень раздражал мадемуазель де Клермон. Чем больше она пыталась переломить Шарля под себя, тем больше, сама того не понимая, сгибалась под него. Ему было не достаточно ласкового слова или взгляда, он с лёгкостью разбивал любую намеченную ею тактику поведения, порой казалось, что в какой-то момент он наиграется и бросит её. Сегодняшняя ночь должна всё прояснить. Если они расстанутся, то Рене точно не останется в накладе, а вот Шарль… Меркантильные мысли покоробили мадемуазель де Клермон. Если бы не любовь, она давно бы перестала обращать на него внимание, но чувства были сильнее моральных принципов. Догадавшись, что месье де Бриссак не узнал её, Рене отошла от двери, встала ему за спину и, положив обе замёрзшие руки на плечи, прошептала на ухо:

- Сударь, пустите погреться. Если Вы меня не спасёте, то к рассвету я умру. Не думаю, что мой труп будет достойным украшением перед Вашим домом – Рене ожидала реакции. Если он и по голосу её не узнает, впрочем, не стоит забегать вперёд…

- Какая же у Вас потрясающая реакция – не сдержала восхищения Рене, всё ещё дрожа от холода. Шарль же тем временем засыпал её вопросами. Хорошо, что у него хватило милосердия не держать её на холодной улице. А ведь он мог разозлиться и отправить её назад или вовсе сделать вид, что они незнакомы.
Оказавшись в тёплой прихожей, мадемуазель де Клермон была похожа на мокрого котёнка. Оделась она совершенно не по погоде, чего только стоит лёгкий плащ! А про отсутствие муфты и вовсе говорить нечего. Глупенькая так торопилась, что совершенно не обращала внимание на одежду. Она шмыгнула носом и глубоко вдохнула тёплого воздуха:
- Как я оказалась здесь? Не поверите, милый мой, серёжку потеряла. Брат так расстроился, когда узнал об этом, что я немедленно отправилась на её поиски – Рене сделала по-детски наивные глаза и интонации её голоса больше были похожи на интонации ребёнка, который потерял, как ему кажется, что-то невероятно важное. Внезапно она посерьёзнела. Ужасно хотелось наконец-таки объясниться, но, словно ножом по сердцу, бились его самовлюблённая ухмылка и фраза «Мне стоило вызвать Вашу ревность, чтобы добиться признания?». Почему Рене представляла именно такую реакцию возлюбленного на своё путаное объяснение, она не знала. Слишком долго она пренебрегала его хорошим отношением и считала все знаки внимания несерьёзными. Вдруг теперь он начнёт обращаться с ней так же? Молчание затягивалось, а месье де Бриссак смотрел всё таким же взглядом, что и несколько минут назад. Повисшую в воздухе тишину нарушил невесть откуда появившийся слуга в ночном колпаке. Увидев, что господин не один, он сначала опешил, а потом, с трудом выдавив пару извинений, громко удалился. Ночные визиты дам в этом доме были не часты.

- Шарль, перестаньте, я и так чувствую себя точно провинившаяся мадемуазель лет пяти, которая, например, извела мамину помаду на любимую куклу, да и про себя не забыла. Я прекрасно осознавала весь риск, но серёжка… она была мне совершенно срочно необходима!

Молодая женщина убедительно закивала головой, подтверждая тем самым свои слова. По правде говоря, она была счастлива, что гроза прошла мимо. Шарль лишь немного её пожурил, но, судя по его растерянной искренней улыбке, действительно был рад. Однако Рене свою радость до поры до времени решила не проявлять. Выслушав справедливый поток замечаний, она доброжелательно улыбнулась ни к нему не принуждающей улыбкой. Скорее, подобную улыбку можно было назвать правилом хорошего тона:

- Месье, я вовсе не собиралась ночевать здесь. Если бы мы не задержались с Её Величеством за разговорами о весьма деликатных делах, я бы успела вернуться в Лувр до полуночи. Так что только лишь коварные удары колоколов нарушили мои планы. Что до одежды, то женщины – существа крайне не практичные. Мы часто предпочитаем красоту комфорту в ущерб своему здоровью. Но согласитесь, что простуда добавила бы мне немного изящной бледности или страстного румянца.

Фраза Шарля о том, что он не собирался ночевать в этом особняке, не на шутку задела Рене. Всё-таки к настоящему моменту былого доверия между ними так и не восстановилось. Она до сих пор не могла простить ему злополучную помолвку с редкой расфуфыренной пудреницей. Сколько ваз и шкатулок было побито, сколько вина выпито в гордом одиночестве… сколько раз на руках оставались синяки от ударов в глухие стены. Если бы не Марго и Франсуа, Рене и вовсе бы сошла с ума. Но как только этот самовлюблённый эгоист начал просить прощения, она почти сразу же поддалась, предварительно, доведя своё сердце до эмоционального истощения. Виной всему была их абсолютно неудержимая страсть по отношению друг к другу. Под покровом ночи все пререкания отходили на второй план до рассвета. Днём эти двое могли метать друг в друга гневные стрелы, но ночью… так они и заключили перемирие полгода назад. До сегодняшней вспышки всё было подозрительно спокойно. Рене хихикнула вслед перепуганному слуге:

- Люблю, когда Вы гневаетесь не на меня. Ваш гнев занимает меня больше любовных писем.

Про себя Рене добавила «Надеюсь, Вы спустили с лестницы то белобрысое недоразумение?» и даже попыталась поискать ответ в его взгляде.

«Ой» - удивилась про себя Рене, ощутив знакомые руки на своей талии. И как у него всё настолько незаметно получается? Шарль был в хорошем расположении духа и Рене, наконец-то, была готова немного расслабиться в этом уютном доме, лишённом помпезности и вычурности.

- Сударь, вы делаете предложение, от которого невозможно отказаться – шепнула она, поднимаясь по лестнице. По правде сказать, она ждала предложения иного толка, но Шарль упорно медлил. Может быть, расспросить его об истинных причинах после бокала другого? Однако сердце подсказывало мадемуазель де Клермон, что времени на разговоры не останется. Утром можно будет обсудить что угодно, но ночь слишком волшебное время для решения серьёзных вопросов.

Оказавшись в одной из комнат на втором этаже, Рене устроилась в кресле, предварительно сбросив туфельки.

- Надеюсь, что они здесь не потеряются, верно? Кстати, а где же серёжка?

Женщина мелодично постучала ноготками по подлокотнику и вопросительно взглянула на своего возлюбленного. Треск поленьев в камине и запах горячего гиппокраса обволакивали и убаюкивали. Рене даже не заметила, как начала клевать носом. Хорошо, что за окном не было дождя, иначе Шарль бы сейчас созерцал мадемуазель де Клермон сопящую в кресле. Пока же она упорно боролась с внезапным желанием сна в ожидании обещанного согревающего напитка

- Знаете, сударь, – сказала она позёвывая, – всё же настало время начинать Вас бояться. Невероятная реакция и непроницаемое выражение лица делают своё дело. Чего же стоит ждать от Вас в следующую минуту? – уточнила Рене, потягиваясь точно горностай.

Камердинер молодого сокольничего, высокий, крепкий, ладный парень,  быстро принес гиппокрас, так как привык к тому, что его хозяин шутить не любит. Как что ему не понравится, так быстро уши оборвет. Но при этом Дидье никто не мог заставить и в мыслях быть лояльным к каким-то дамочкам, что словно уличные девки норовят ворваться в жилище холостых мужчин. Даже если те приводят их сами... Все-таки это было постоянное жилище сокольничего, а не какой-то там домик для свиданий. Как любой молодой парижанин, парень не был ханжой. Он любил женщин, а женщины, разумеется его сословия, платили ему тем же. И высокий, ладный нормандец с  шевелюрой оттенка плодов конского каштана, разумеется, не искал среди них монашек. Более того - веселый слуга не искал невинности даже для брака, в который, сказать по правде, не собирался вступать в ближайший десяток лет. Но благородные дамы, от которых не спрятаться молодым дворянам даже в собственной спальне вызывали у Дидье исключительно презрительное недоумение. Усугублялось оно тем, что парня, видевшего во сне как хозяин наградил его тремя экю и своими старыми сапогами, подняли из теплой кровати и заказали срочно принести гиппокрас. Но мысли камердинера, тот, понятное дело, держал при себе. Поэтому низко поклонясь, сын папаши Мореля, пророкотал:

- Пожалуйте, ваша милость... Еще что-нибудь? - угодливо смотрел камердинер бесстыжими голубыми глазами в хозяйское лицо и весь вид слуги говорил о готовности хоть всю ночь таскать любовникам ведра гиппокраса.

Дидье был слишком хорошо вышколен, чтобы хоть взглядом показать своё удивление и отношение к даме, которая притащилась ночью в спальню к холостяку и еще к тому же решила завалиться спать в ней, словно тут ночлежка. Другие хоть страстные были. А эта сонная тетеря...

- Из дома ее, что ли, выгнали. Второй раз тут светится... Точно выгнали, - пошутил про себя парень, представив себе, что эта дамочка просто бродяжка, которой негде переночевать. Вопрос про сережку не удивил молодого камердинера. И громким, хорошо поставленным голосом ( еще не хватало шептать, если господин требует от него всегда говорить внятно) Дидье ответил дурно воспитанной, по его мнению, нахалке:

- Нет, мадам, - слуга не сомневался, что женщина не мадемуазель, тогда бы она не могла так пренебрегать и своей и семейной честью и ночевать в доме любовника, - Я никаких украшений не находил. Но я спрошу у горничных, если вам будет угодно... - учтиво склонил слуга вихрастую голову.

Дидье, отдав гиппокрас, собрался уже было идти досыпать, мало интересуясь хозяйскими бабенками. Как здесь уже было сказано, он имел на все свое мнение, которое часто не совпадало с мнением его господина. И касалось это не только притащенных в дом дамочек, но и множества других вещей. Быт месье де Коссе-Бриссака был порядком "улучшаем" нормандцем, имеющим всегда и во всем самые благие намерения. Последний случай, иллюстрирующий это, был просто вопиющ -  главный сокольничий сшил себе сапоги из тончайшей лайки, отделанной замшей с великолепнейшими рубинами по отвороту. Но камердинер точно знал, что обувь следует разнашивать, прежде чем надевать ее в свет. Сколько месье Шарль не ругал своего нормандца, но все было без толку. Парень совал деревянную колодку для растяжки и в бальные туфли своего господина и в охотничьи ботфорты. Но эти великолепнейшие сапоги Дидье решил растянуть не только с деревянной колодкой, но и с соленой водой... Рык разгневанного господина и тот бег, коему позавидовал бы и преследуемый гончими заяц, камердинер, вроде бы, запомнил навеки. Не улепетни Дидье вовремя, он, ей-Богу, мог бы пасть смертью храбрых от деревянной колодки, попавшей в его вихрастую башку.