В дневниках можно найти рассказы о важных семейных событиях: крестинах, куда приглашают близких людей и совсем не столь близких; похоронах, на которые также собирают родственников, союзников, а часто и эшевенов в церемониальных одеждах, и, наконец, самое важное, о свадьбах, которые всегда являлись поводом для большого праздника. Но, читая все эти рассказы, которые не лишены живописности, можно впасть в соблазн изобразить семейную жизнь чересчур идиллически. Свадьбы отмечались шумными кутежами, особенно если выходила замуж вдова—тогда они заканчивались «шаривари». Пьянство, грубые вопли и жесты, которые мы бы сочли просто неприличными (например, те, которые были характерны для бургундской «гарсоннады») и даже грубейшие фарсы—все это было на любом семейном празднестве. Некоторые даже заканчивались судебными процессами. «На свадебный банкет чада Мишеля Даеля, в приходе Аллюен, был также приглашен некий Гильбер Дюмортье, который, увидев, что стол накрыт и большинство гостей уже сидят, вдруг возымел желание сделать всей компании подарок из жареной телятины, разложенной по двум тарелкам, куда также сунули двух живых лягушек, в просторечии называемых “королевами”; когда с блюд сняли крышки, они выпрыгнули на стол и на мясо, и это вызвало большую суматоху, и все повалилось на землю, что не понравилось дарителю». Эти крупные семейные торжества, однако, не должны нас обманывать по поводу того, какой действительный характер имели «брачные связи».
Не будет преувеличением сказать, что расширенная семья преобладала над нуклеарной. Многие признаки указывают на это, включая сам брак, авторитет отца и роль вдов в наследовании.
Качества, которые требовались от супруги, в основном касались умения вести домашнее хозяйство. Красота и страстность ценились меньше, чем другие супружеские добродетели, доброта и практическая сметка. Анри де Кампьон, например, замечает, что у одной девушки были качества, необходимые для брака: «ее красота была достаточной, ее телосложение красиво и благородно, ее нежность изумительна, доброта не имела себе равных, поведение было хорошим, а добродетель незапятнанна, и нрав рассудителен. У нее ни в лице, ни в характере не было этой живости, которая так очаровывает большинство мужчин.». Кроме того, большая разница в возрасте, встречавшаяся столь часто и считавшаяся почти необходимой для успеха семейной жизни, только благоприятствовала такой тенденции. Андре Тирако, адвокат из Фонтене-ле-Конт, в 24 года взял в жену девушку 12 лет; Гильем Бюде в 38 лет — 15-летнюю. И вплоть до княжеских семей, брак заключался по расчету: такая живая и чувственная женщина, как Маргарита Наварская, была отдана мужчине, который ее совершенно точно не любил, но она честно ему служила.
Следовательно, брак в первую очередь заключался ради материального процветания — или, по крайней мере, ради поддержания родового имущества. Доказательством тому служат правила наследования и усилия, которые предпринимались представителями всех сословий, лишь бы сохранить земельные владения и как-то компенсировать привилегии, передаваемые старшим, чтобы избежать борьбы за наследство и всяческого дробления. В Провансе, области, пропитанной римским правом, со Средних веков известны весьма примечательные институты, контракты «братания» (affrairamentum), которые позволяли привлекать к владению земли не только зятьев, но и совершенных чужаков, лишь бы сохранить единство домена. Эти контракты «братания» впоследствии исчезли, но забота о целостности надела осталась, правда, проявлялась она иначе. Хотя мы знаем достаточно о юридической стороне дела, но о практической — гораздо меньше, и не в силах судить об их эффективности. Без сомнения, такая забота о владении кажется оправданной в случае дворянства, по политическим или социальным соображениям, и в случае крестьянства, где нельзя было допустить, чтобы площадь пахотной земли сократилась больше определенного минимума. Бесспорно, такое «земельное» восприятие владения захватывало и горожан, несмотря на то что большая часть имущества у них была движимой. Даже не говоря о самих лавках ремесленников и купцов, сложно себе представить городское владение, которое не включало в себя какой-то участок земли в городе или за его пределами. И только низшие классы горожан, подмастерья и все виды бедных работников могли не беспокоиться о земле, которой у них просто не было.
Такое же значение придавалось поддержанию авторитета отца, настоящего «pater familias». Этьен Паскье по этому поводу много рассуждает в своих письмах. Например, он не приемлет браков детей без дозволения родителей, которые некоторые монахи осмеливаются одобрять: «Я не отважусь предположить, что, когда упрямой молодежью движет лишь одна безудержная страсть, Бог принимает в этом какое-либо участие. я хотел бы, не вдаваясь в научные дискуссии по этому поводу, чтобы был написан хороший, надежный закон, по которому браки детей, не скрепленные благословением отцов и матерей, считались бы за ничто». Точно так же не следовало выбирать себе занятие без отцовского совета—даже на религиозном поприще: «Дитя не может дать религиозные обеты, если у него нет согласия с отцом и матерью». Против выбора жизненного пути такого рода он тоже требует юридического решения: «Сеньор имеет право преследовать по суду своих крестьян даже на краю света. Разве нет у нас таких прав на своих собственных детей?».
Здесь Паскье снова защищает права обоих родителей, но в другом месте он говорит: «По закону природы жена должна склониться перед своим мужем» — и главенствующее положение отца в этих областях, как и всех прочих, не вызывает у него сомнения, ведь это ясно следует из римского права. На самом деле, женщина становится главной фигурой в семье лишь тогда, когда вдовеет: такое часто случалось в эту эпоху бесконечных волнений и войн, а также благодаря разнице в возрасте. Юная вдова, рада она этому или нет, получает отцовскую власть; она наследует имущество своего супруга, ведет его дела, правит своими детьми со всем авторитетом ушедшего мужа. В этом вопросе французское право пошло дальше римского. Но очевидно, что подобный обычай установился из желания защитить наследственное владение в случае преждевременного ухода из жизни главы семьи. Точно тем же объясняется и ситуация, когда жена умирает во цвете лет, а ее бывший муж не женится снова, но безо всяких церемоний принимает на себя хозяйственные обязанности вместе со старшей дочерью. Эта практика, скорее сельская, чем городская, также позволяла обеспечить стабильность имущества.
Можно ли только подобными заботами о хозяйстве объяснить ту настойчивость, с которой авторы воспоминаний говорят о супружеской дружбе, какой ее любил описывать Монтень? «Удачный брак, если он вообще существует, отвергает любовь и все ей сопутствующее; он старается возместить ее дружбой. Это—не что иное, как приятное совместное проживание в течение всей жизни, полное устойчивости, доверия и бесконечного множества весьма осязательных взаимных услуг и обязанностей». Удачный брак, «если он вообще существует»: Монтень достаточно скептичен в этом отношении и, говоря в другой главе о дружбе, уверяет, что женщина не способна к постоянству в такого рода отношениях. На самом деле, от брака никто, кажется, не ожидал большего, нежели того, чтобы жена была «мудрой, вежливой и упрямой в своей верности», как говорил Антуан Эрое (Heroet), и зависела во всем от мужа.
Зависимость, безусловно, и покорность: выдворенная из дома, занятая делами на заднем дворе или с детьми, заключенная в маленький семейный мирок, женщина могла, без сомнений, найти в религиозном движении этой эпохи, в Реформации или католической Контрреформации, некоторое освобождение. Это касалось в первую очередь замужних женщин, которые не могли ничего делать, кроме как работать, закусив удила, всю свою жизнь, но при этом узнать из чтения Евангелия о практике молитвы, об основах веры и тем самым ускользнуть из своего домашнего подчинения: в начале XVII в. обновленный католицизм был во многом творением женщин, как и первая вспышка кальвинизма в 1540-60 гг. Но, кроме тех, которые смогли компенсировать более интенсивной религиозной жизнью свое униженное положение, сколько было других, которые довольствовались тем, что просто запускали свое хозяйство. Мемуарист XVII в. пишет об этом так: «В наше время больше не найдется Сократа, способного выдержать скверный нрав Ксантиппы; и из сотни мужчин едва ли наберется два, которые терпеливо сносят капризы своих жен. Это несовпадение характеров является источником столь многих дурных браков, разлук, разводов, отравлений и убийств, которые превращают в страстотерпцев при жизни тех несчастных, которые неудачно женились и которым явно уготованы адовы муки на другом свете».
При этом законную жену не только держали вне активной жизни и заключали в тесные рамки домашнего хозяйства, с ней и обращались, как будто с одной из служанок. Это доходило до такой степени, что даже Паскье советовал время от времени исполнять тот или иной каприз супруги, чтобы она не думала, что ее действительно низвели до их уровня. Она, кроме того, была подругой, а не любовницей, хозяйкой, но не любимой, если верить словам Лютера, которые были истинны для всей Европы: «Можно любить девушку, это да. Но свою законную жену, ах!»

Подпись автора

Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь.