ПРАЗДНИКИ
В XVI и XVII вв. праздники были мощным проявлением солидарности. Они объединяли общины, задавая ритм городской и сельской жизни и обладая такой значимостью, какую сложно представить сейчас. Они также были видом эфемерного освобождения, совместным пиком в жизни людей, на какие-то несколько часов или дней забывавших о своих будничных трудах и заботах. Это была экзальтация чувств, выражавшаяся в криках и жестах, песнях и танцах и без труда принимавшая вид оргии и насилия. Законное разрешение на невоздержанность в телодвижениях и поступках, которые обычно запрещались, праздник был проявлением мира без ограничений, оживлявшим в коллективном сознании, невзирая на христианизацию, миф о золотом веке и хаосе. В это время перед каждым открывались двери в другой мир, и он входил в необычно тесный контакт с остальной частью группы; воспоминания об этом оставались надолго, и порой их мысленно перебирали всю дальнейшую жизнь как нечто ценное, о чем нельзя забывать.
Праздничные дни были распределены по всему году, согласно самым разным календарям, и разнились по сценарию проведения и по теме, но самые главные, такие как День невинноубиенных младенцев и Святого Иоанна, отмечались повсюду. Однако в зависимости от местных традиций и того, какой святой считался главным покровителем, в каждом регионе были свои отличия. Даже самые скромные ярмарки не обходились без какого-либо празднования и танцев на площади, где обычно занимались торговлей. Дни святого патрона прихода, покровителя братства или корпорации со своими особыми церемониями добавлялись к календарю, и за благодарственным молебном в их честь следовали развлечения, организованные прихожанами или братьями; и даже на праздник прихода или праздник ткачей был открыт вход для жителей соседних деревень или членов братства другого ремесла.
Излишества некоторых главных торжественных праздников хорошо известны; январский День невинноубиенных младенцев в некоторых городах отмечался с настоящими чудачествами: в Турне дети из хора и кафедральные викарии избирали «епископа дураков» и вели его в таверну, где крестили ковшами воды, а затем проводили по улицам с факелами и переодетыми викариями. Маскарад длился два-три дня. В Дижоне и Амьене этот день отмечался с большой пышностью. В столице Бургундии известный под именем «Дня безумной матери» (Mere Folle) и «Компании весельчаков» (Compagnie des Gaillardons), он был поводом для множества веселий, список которых обсуждался еще в XVIII в. В Ослиный праздник в День поклонения волхвов все играли в кожаный мяч (soule), пели и танцевали в нефах церквей. Праздник дураков отмечался даже в религиозных орденах: кордельеры на Антибских островах, как сообщает Ноде, тоже его не пропускали: «ни братья-священники, ни даже сторож в этот день не заходили на хоры церкви. Братья-миряне и братья-служки, которые собирали милостыню и работали на кухне, даже поварята занимали свое место в церкви. Они облачались в старые, рваные одежды священнослужителей, вывернув их наизнанку. Они брали в руки книги, держа их перевернутыми, и делали вид, что читают, с очками на носу, из которых они вынули стекла и заменили их апельсиновыми корками. В таком виде они не пели ни гимнов, ни псалмов, ни месс, но бормотали разные перепутанные слова и испускали крики.
Переодевания и маскарад — тоже отличительные черты веселья; они случались не только во время Карнавала, но и по другим случаям, когда один или несколько человек изменяли свою внешность при помощи масок, красок или звериных шкур, изображая святых или демонов: в декабре — святого Николая в священническом облачении или святую Люсию в виде козы, в некоторые зимние ночи — волков-оборотней, особенно между Рождеством и Днем поклонения волхвов, в те самые ночи, когда на шабаш вокруг Сатаны собирались вдали от деревень, на какой-нибудь освещенной поляне, колдуны и ведьмы.
Наконец, вне всякого сомнения, какие-то из этих праздников представляли собой пережитки древних языческих верований и культов, которым удалось выжить под видом христианских церемоний. Таким был праздник Огней на Святого Иоанна Крестителя и даже обычай «Aguilanneuf», который, например, держался на протяжении всего XVII в. в диоцезе Анжера, несмотря на все запреты синодов. В долгосрочной перспективе христианизация языческих ритуалов принесла свою выгоду: на празднование омелы (gui) Нового года (An neuf), которое особенно критиковали, в 1595 г. молодые люди тратили деньги, собираемые «для банкетов, пьянства и других буйств». Но воспоминания о древних истоках этих празднеств никогда не исчезали, и до самого конца Средневековья церковные авторитеты пытались от них избавиться, не допуская их в церкви, т. е. подавляя их просто и начисто. С 1444 г. Парижский университет требовал отмены Дня дураков: «Праздник Иподьяконов или Дураков — это пережиток язычества; это вредный и достойный порицания разврат, который является вящим оскорблением Господа, божественных служб и епископского достоинства; те, кто его отмечают, подражают язычникам и нарушают постановления соборов.» После нападок протестантов Тридентский собор усилил эту линию; и даже еще до того, как решения собора были приняты во Франции, в новых синодальные статутах и на провинциальные соборах появились многочисленные запреты: карнавала, праздника Дураков, танцев, театральных представлений и игр по воскресеньям и в дни религиозных празднеств.
Такое очищение, осуществленное тем, что принято называть Контрреформацией, особенно изменило те праздники, которые отмечались в церквях, уменьшило число ежегодных веселий и их размах. Оно происходило в рамках нового дисциплинарного порядка, который католическая церковь навязывала весь период Нового времени, особенно во Франции, и по большей части против воли верующих, привязанных к традиционным практикам, унаследованным со Средних веков. В городской среде, как и в сельской, эти праздники оставались моментами коллективного и братского освобождения, необходимого в общественной жизни, скоротечными моментами единения через радость, после которых будничная жизнь и ее мрачные заботы вновь охватывали и душу и сердце.
Робер Мандру, Франция Раннего Нового времени.
- Подпись автора
Положи меня, как печать, на сердце твое, как перстень, на руку твою: ибо крепка, как смерть, любовь.
